Сталинский неонеп - Роговин Вадим Захарович (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Сталин даже разрешил присоединиться в этой поездке к Бухарину его жене, ожидавшей ребенка.
Меньшевик-эмигрант Б. Николаевский, выступавший на переговорах посредником, во время длительной командировки Бухарина не раз имел с ним личные беседы. Записав их содержание, он уничтожил эту запись в конце 1936 года — из опасения, что она может быть выкрадена агентами НКВД и использована против Бухарина (за несколько месяцев до этого были похищены хранившиеся у Николаевского архивы Троцкого). Впоследствии Николаевский воспроизвёл содержание записи по памяти и в 1965 году обнародовал его в интервью, опубликованном «Социалистическим вестником».
До этой публикации многие зарубежные исследователи считали, что изложением бесед с Бухариным является статья Николаевского «Как подготовлялся Московский процесс (Из письма старого большевика)», опубликованная в конце 1936 — начале 1937 года. Лишь в 60-е годы Николаевский сообщил, что в этой статье он «использовал некоторые рассказы Бухарина, но не его лишь одного, и освещение дал не то, которое он давал, а то, которое я считал удобным дать в письме, которое должно отражать настроение старого, но не занимающего видного поста большевика. Настроения Бухарина были много более сложны, до полной откровенности он не договаривался» [753].
Рассказывая о действительном содержании своих бесед с Бухариным, Николаевский замечал: эти беседы представлялись ему завещанием Бухарина, «правда, во многом недосказанным до конца, быть может, в некоторых частях даже недодуманным, но отражавшим его подлинные искания… Ему явно хотелось высказаться, поделиться результатами своих многолетних дум, и в то же время он явно боялся говорить откровенно…» [754]
Из изложения Николаевским содержания бесед явствует, что Бухарин подробно рассказывал о политических событиях первых послереволюционных лет, но с осторожностью говорил о том, что происходило в СССР в последние годы, и почти не упоминал имени Сталина. Тем не менее у Николаевского сложилось впечатление, что главным мотивом настроений Бухарина была сильная внутренняя оппозиция Сталину и надежды на возможные изменения обстановки в СССР. «Бухарин, конечно же, мне говорил далеко не всё и не обо всём, к чему его подводили наши тогдашние разговоры, но он, для меня это несомненно, хотел показать, как велико значение того основного, за что он там (в СССР.— В. Р.) вёл борьбу». Особенно часто Бухарин возвращался к вопросу о «нарастании антигуманистической стихии, которая несёт огромную опасность не для России только, но и для всего поступательного развития человечества» [755].
Николаевский вспоминал, что Бухарин просил его достать последние номера «Бюллетеня оппозиции», а во время пребывания в Копенгагене внезапно сказал: «А не поехать ли на денек-другой в Норвегию, чтобы повидать Льва Давидовича?.. Конечно, между нами были большие конфликты, но это не мешает мне относиться к нему с большим уважением» [756].
Разумеется, эта поездка не состоялась, а единственный «контакт» Бухарина с троцкистами носил конфронтационный характер. Когда Бухарин выступал с докладом в Париже, находившиеся в зале французские троцкисты разбрасывали листовки с требованиями освободить репрессированных оппозиционеров в Советском Союзе. Эмигрантская газета «Последние новости» так описывала этот эпизод: «Троцкистов быстро выгоняют из зала. Ничего не заметив, докладчик, увлеченный собой, трясет бородкой и громким голосом кончает под оглушительные аплодисменты публики:
— Мы смотрим вперед, расковываем творческие силы человечества!
А в это время на лестнице бьют троцкистов» [757].
В письме участникам февральско-мартовского пленума ЦК 1937 года Бухарин представил этот эпизод как «подготовку парижскими троцкистами выступления против меня и физического против меня нападения… Отсюда вытекает, что троцкисты считают меня своим смертельным врагом, равно как и я считаю их своими смертельными врагами, ибо они — смертельные враги дела, которому я служу» [758].
В своих воспоминаниях A. M. Ларина оспаривает возможность откровенных, носивших оппозиционный характер бесед Бухарина с Николаевским на том основании, что в её присутствии лишь одна их беседа носила политический оттенок и в ней «Бухарин разговаривал с Николаевским как его политический противник». В этой беседе, по словам Лариной, Бухарин «с искренним увлечением» рассказывал об успехах СССР, а на вопрос о коллективизации ответил, что «коллективизация уже пройденный этап, тяжёлый этап, но пройденный. Разногласия изжиты временем. Бессмысленно спорить о том, из какого материала делать ножки для стола, когда стол уже сделан» [759].
Опровержения Лариной звучат неубедительно: ведь Бухарин встречался с Николаевским и на протяжении нескольких недель до её приезда за границу. Что же касается упомянутой Лариной беседы, то можно предположить: в ней Бухарин хотел обеспечить себе политическое алиби даже в глазах своей жены.
Впрочем, некоторые доверительные высказывания Бухарина в конфиденциальных беседах с Николаевским обнаруживают близость к приведённым Лариной словам. Так, Бухарин, много рассказывавший своему собеседнику об ужасах коллективизации, завершил эти рассказы целой теорией, которую Николаевский называл теорией «человеческого потока». «Нам трудно жить, очень трудно…— говорил Бухарин.—Спасает только вера в то, что развитие всё же, несмотря ни на что, идёт вперед. Наша жизнь, как поток, который идёт в тесных берегах. Вырваться нельзя. Кто попробует высунуться из потока, того подстригают,— и Бухарин сделал жест пальцами, как стригут ножницами,— но поток несется по самым трудным местам и всё вперед, вперед, в нужном направлении… И люди растут, становятся крепче, выносливее, более стойкими,— и всё прочнее стоит на ногах наше новое общество» [760].
С «теорией потока» смыкались рассказы Бухарина о подготовке новой конституции, после принятия которой, по его словам, «людскому потоку будет много просторнее… Его уже не остановить — и не угнать в сторону!» [761] Заявив, что конституция фактически написана им одним (при небольшой помощи Радека), Бухарин утверждал, что в ней «народу отведена много большая роль, чем в прежней… Теперь с ним нельзя будет не считаться». С особой гордостью он рассказывал о том, что в процессе работы над конституцией им была выдвинута идея о «конкурирующих списках на выборах» и даже о создании «второй партии» или «Союза беспартийных» (во главе с Горьким, академиком Павловым и другими видными деятелями интеллигенции), который мог бы выступать на выборах со своим самостоятельным списком кандидатов [762].
Здесь Бухарин явно выдавал желаемое за действительное, дабы подчеркнуть свою «либеральную» роль. О своей позиции по этому вопросу, занятой на заседании конституционной комиссии, он сообщил в письме, адресованном февральско-мартовскому пленуму ЦК: «Радек очень хитро (и с большой пользой для троцкистов и всех других антисоветских сил) поставил вопрос о праве каждого гражданина выставлять кандидатуры на выборах в Верховный Совет. Я, если не ошибаюсь, трижды выступал против него, мотивируя недопустимость этой нормы, ибо тогда все будут лезть в эту щель и выставлять антисоветских кандидатов и устраивать большие политические скандалы, если мы будем вынуждены в той или иной дозе этих кандидатов ущемлять» [763].
Поведение Бухарина в годы, предшествующие большому террору, было наиболее ярким примером трагической раздвоенности бывших оппозиционных лидеров, позволившей Сталину расправиться с ними поодиночке. Сам Сталин характеризовал эту трагическую раздвоенность термином «двурушник», прочно введённым им в партийный лексикон. Он сознательно провоцировал своих прежних противников на двурушничество, заставляя их клеймить своих единомышленников и друзей, отправленных на плаху, и тем самым отрезая им пути к перемене своей позиции при любом возможном политическом повороте.
Однако, как справедливо замечал В. Кривицкий, «несмотря на покаяния, которые стали столь частыми, что в них перестали верить, вопреки своему желанию, эти старые большевики невольно поддерживали… новую оппозицию внутри партии, если они фактически и не руководили ею. Положение стало критическим, одних покаяний стало уже недостаточно. Сталин сознавал, что надо искать другие средства. Он должен найти способ не только подорвать авторитет старой гвардии, но и остановить активную жизнь видных членов этой грозной оппозиции» [764].
