Сталинский неонеп - Роговин Вадим Захарович (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Однако это решение ещё не нацеливало прямо на организацию открытого процесса «троцкистско-зиновьевского центра». По-видимому, впервые распоряжение Сталина о подготовке такого процесса было передано устно высшим чинам НКВД Молчановым на совещании, описанном А. Орловым в книге «Тайная история сталинских преступлений». Собрав около сорока руководящих сотрудников НКВД, Молчанов заявил о раскрытии гигантского заговора, во главе которого стоят Троцкий и другие лидеры оппозиции. Участникам совещания было поручено лично вести следствие по делу об этом заговоре. «Молчанов недвусмысленно дал понять собравшимся, что Сталин и Политбюро считают обвинения, выдвинутые против руководителей заговора, абсолютно достоверными и, таким образом, задачей каждого из следователей является получение от обвиняемых полного признания» [776].
Даже руководители НКВД, привыкшие к тому, что Сталин считает главной задачей этого учреждения борьбу с «троцкистами», оказались застигнутыми врасплох этими указаниями. Лишь постепенно им становилось ясно, что «посредством фабрикации обширных антисталинских заговоров, шпионских процессов и террористических организаций» Сталин стремится избавиться «от политических противников и от тех, кто может стать ими в будущем». Сообщивший об этом после своего побега за границу в 1938 году Г. С. Люшков, активный участник следствия по делу «ленинградского террористического центра», «Кремлёвскому делу» и делу «троцкистско-зиновьевского объединённого центра», подчёркивал: все эти дела явились результатом не только истерической подозрительности Сталина, но и «его твёрдой решимости избавиться от всех троцкистов и правых, которые являются политическими оппонентами Сталина и могут представить собой политическую опасность в будущем» [777].
Французский историк П. Бруэ полагает, что замысел первого показательного процесса возник у Сталина после того, как в результате допросов и передопросов 1935—1936 годов были получены сообщения о попытке образования в 1932 году подпольного антисталинского блока, состоявшего из представителей большинства прежних оппозиционных групп [778]. Хотя этот блок был в том же году разрушен благодаря превентивным расправам над входящими в него отдельными нелегальными группировками, тогда ни один из арестованных оппозиционеров не сообщил о переговорах по поводу создания блока, благодаря чему некоторые участники этих переговоров остались на свободе. Известия о грозной попытке блока 1932 года вступить в контакт с Троцким, изгнать Сталина с политической арены и восстановить состав ленинского Политбюро дошли до Сталина, по-видимому, лишь после ареста в мае 1936 года Э. С. Гольцмана, осуществлявшего в 1931—1932 годах связь между инициатором блока И. Н. Смирновым и Троцким.
Получив эти известия, Сталин решил соорудить новую амальгаму, по своей масштабности и чудовищности превосходившую все предыдущие: перемешать факты, связанные с действительной подпольной политической борьбой своих противников, с фантастическими обвинениями в подготовке ими террористических актов и в связях с гестапо.
Даже Ягода и Молчанов, руководившие на протяжении почти десятилетия облавами на оппозиционеров, не сразу поняли, насколько далеко идут сталинские замыслы. Первоначально Молчанов полагал, что можно будет ограничиться «раскрытием террористической группы», связанной с И. Н. Смирновым, и объявить её «троцкистским центром». Ягода на присылаемых ему «показаниях» о директивах Троцкого по организации террористических актов писал: «Неправда», «ложь», «чепуха», «ерунда», «не может быть» [779].
Узнав об этих фактах, Сталин решил лично дать «нужное» направление следствию. В июле 1936 года Ежов вызвал Агранова на свою дачу и на этой встрече, носившей конспиративный характер, передал «указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр… и личную роль Троцкого в этом деле». Это свидетельство Агранова (содержавшееся в его речи на совещании актива НКВД в марте 1937 года) дополняет информация, сообщённая Ежовым на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года. Узнав о том, что Молчанов считает выдумкой версию о связи «террористов» с Троцким и гестапо, Сталин «учуял в этом деле что-то неладное и дал указание продолжить его и, в частности, для контроля следствия назначили от Центрального Комитета меня (т. е. Ежова.— В. Р.)» [780].
В июне 1936 года Сталин через Ежова дал указание руководству НКВД подготовить процесс «объединённого троцкистско-зиновьевского центра». Центральными фигурами на нём от «зиновьевцев» должны были стать Зиновьев, Каменев, Евдокимов и Бакаев, осуждённые в 1935 году на процессе «московского центра», а от «троцкистов» — находившийся с 1933 года в тюрьме И. Н. Смирнов, а также Мрачковский и Тер-Ваганян, репрессированные в 1933 году по делу «Союза марксистов-ленинцев», но вскоре выпущенные на свободу. Помимо этого, на процесс были выведены ещё четыре оппозиционера, арестованные в мае — июне 1936 года, и пять немецких политэмигрантов, не знакомых с остальными подсудимыми. Последняя группа обвинялась в непосредственной подготовке террористических актов против Сталина и других «вождей» по заданиям Троцкого и гестапо.
По свидетельству Кривицкого, даже среди ближайшего окружения Сталина были люди, предостерегавшие его, что инсценировка процесса над ближайшими соратниками Ленина не только произведёт неблагоприятное впечатление в стране, но и повлечёт отчуждение просоветских и прокоммунистических сил на Западе. На эти предупреждения Сталин пренебрежительно отвечал: «Европа всё проглотит» [781].
Для такого прогноза у Сталина были достаточно веские основания.
XLVII
Сталинизм и общественное мнение на Западе
Сложность исторического выбора, вставшего в 30-е годы перед всеми честными и политически мыслящими людьми на Западе, была ярко раскрыта в открытом письме Виктора Сержа Андре Жиду. «Мы боремся с фашизмом,— писал Серж.— Но как бороться с фашизмом, когда в тылу у нас столько концентрационных лагерей?.. Линия обороны революции проходит не только через Вислу и границу Маньчжурии. Не менее повелителен долг защиты революции внутри страны — против реакционного режима, установившегося в пролетарской столице и постепенно лишающего рабочий класс всех его завоеваний». Серж призывал не закрывать глаза на то, что «происходит позади изобретательной и дорогостоящей пропаганды, парадов, шествий, конгрессов… Вы увидите революцию, поражённую в самых её живых тканях и зовущую нас всех на помощь. Согласитесь со мной — замалчивая её язвы и закрывая глаза — ей служить нельзя… Надо всерьёз выбирать между слепотой и открытым взглядом на действительность» [782].
Эти слова отражали одну из самых драматических проблем 30-х годов. Западная демократическая общественность, в своей значительной части отвернувшаяся от Октябрьской революции, совершила поворот в сторону поддержки СССР тогда, когда там завершался антибольшевистский реакционный переворот. «Послекировские» подлоги, ставшие прелюдией к большому террору, происходили при молчаливом попустительстве не только правительств капиталистических стран, но и общественного мнения на Западе [783]. «Реформисты и буржуазные демократы, враждебно относившиеся к советской власти в первые, героические годы её существования,— писал Троцкий,— сейчас ищут дружбы с московской бюрократией, охотно именуют себя „друзьями СССР“ и соблюдают заговор молчания против преступлений сталинской клики» [784]. Возвращаясь к этой теме, Троцкий подчёркивал, что «учёные филистеры типа Веббов [785], не видели большой разницы между большевизмом и царизмом до 1923 года, зато полностью признали „демократию“ сталинского режима» [786].
В ряде случаев такое поведение новых «друзей СССР» из среды либеральной интеллигенции объяснялось прямым материальным подкупом, который сталинисты широко практиковали в качестве средства приручения своих зарубежных союзников. В воспоминаниях И. Эренбурга рассказывается, как М. Кольцов, которому Сталин поручал непосредственные контакты с видными западными литераторами, цинично реагировал на их попытки хотя бы робко критиковать советские порядки. Кольцов доверительно говорил Эренбургу: «X что-то топорщится, я ему сказал, что у нас переводят его роман, наверно, успокоится», или: «Y меня спрашивал, почему Будённый ополчился на Бабеля, я не стал спорить, просто сказал, чтобы он приехал к нам отдохнуть в Крым. Поживёт месяц хорошо — и забудет про „бабизм Бабеля“». Однажды он с усмешкой добавил: «Z получил гонорар во франках. Вы увидите, он теперь поймёт даже то, чего мы с вами не понимаем» [787].
