Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Кургинян Сергей Ервандович (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
Это начало не несло в себе хаоса и порока и не желало принять ничего порочного и хаотического. Чрезмерная пресность мещан могла породить антитезы. Но именно как антитезы. Порок мог тайно свить нишу в трещинах добродетели. Ибо если нет высшего, то добродетель обречена. Порядок как таковой не удержит мир. Чтобы космос противостоял хаосу, над космосом должно быть высшее. Это и показал Горький…
К вопросу о различии между греческим и христианским началом. Греки обороняются и проигрывают. Христиане удерживают космос лишь наступая и обновляя оный. Но это уже другой (и, конечно, главный) уровень нашего обсуждения. Прежде, чем перейти на этот уровень, давайте, чтобы не потерять политический нерв, спросим себя: «Горьковские мещане, скорбевшие о том, что какой-то хам выкинул дощечку, аккуратно положенную с тем, чтобы через лужу можно было перейти, не замарав ноги, могли бы выкинуть «шестисотый мерс»? Молчалин мог приехать, будучи районным начальником, к своему федеральному шефу на «Бентли»?» А прорва может. И даже должна. Потому что она — прорва.
Потребительство — антитеза мещанства. Антитеза, а не его преемник. Постмодерн — антитеза Модерна, а не его новый виток. Жена-мещанка у Розова — антитеза гостя этой интеллигентной семьи, провинциального номенклатурщика. Но и московская «прорва», и почти аскетичный провинциальный номенклатурщик сходятся в одном — в ненависти к висящей на стене революционной сабле, олицетворяющей смысл. Прорва понимает: когда номенклатурщик убьет смысл, она съест номенклатурщика. Она понимает: главное разорвать связь номенклатурщика со смыслом. И она делает все для того, чтобы это состоялось. Прежде всего, она активизирует в номенклатурщике худшее — его страх перед смыслом, страх перед новизной, страх перед Духом и Импульсом.
Мне ль не знать, КАК прорва это делает! Как она нашептывает самому добродетельному номенклатурщику: «Может, при постиндустриальной реформе коммунизм и сохранится, только вам в этой реформе места нет! Кургинянам хотите место уступать?» Номенклатурщик не хочет. Он свой «космос» хочет защитить. Свой основательный, сухой, достойный мир. Мир брежневских респектабельных бормотаний. Он понимает, что ему угрожает прорва. И что защититься от нее можно только призвав обновительное начало. Но пусть оно отработает и поскорее уйдет! Царь не может без Столыпина, но Столыпин опаснее Савинкова. А главное — абсолютно чужд. Даже Столыпин, успокаивающий бурю. А как же чужд тот, кто призывает наполнить бурей свои, а не чужие паруса. «Ну, наполним, ну, выплывем…. А куда, к такой-то матери, приплывем?»
И тогда рождается мысль — а может, лучше с прорвой договориться? Это абсолютно метафизический — и абсолютно политический одновременно — сюжет.
Политически он выглядит так: «Да, приходит этот самый Кургинян к нам в ЦК КПСС или в другие инстанции. Да, искренне хочет помочь и что-то может. В нем есть энергия, а в нас нет. Но это же чужая энергия! Может, лучше сдаться демократической прорве? Она, рано или поздно, провалится. Мы успеем освоиться с новой, аппетитной ситуацией. Мы — соль земли, управленцы. Прорву мы заагентурили крепко. А этот Кургинян… Вон, как руками размахивает… Хорошо бы, чтобы он прорву уделал, она его, а мы… Спокойненько, деловито… Но если так не получится, то, может, прорва лучше, чем сабля?»
Я наблюдал это в бесконечных вариациях в конце 80-х годов. И потом — тоже. Обсуждаешь целеполагание… А взбешенный разговором о каких-то целях номенклатурщик постсоветского образца вдруг взрывается: «Голубчик, ты помоги взять власть! А как ею распорядиться, я и без тебя знаю». Можно пожать плечами и сказать, что просто очень не умен человек и потому власти не возьмет. А можно и повнимательнее присмотреться.
Зюганов, гоняясь за троцкистами, что защищает на самом деле? Он с Троцким борется? Он с энергией борется. Для него любая энергия — троцкистская. Он — в оппозиции, вдумайтесь. Не у власти! Чего он больше всего боится? Революционного духа как такового. К чему призывает? К неизменности сущего, не позволяющей его партии на что-то рассчитывать. Это не загадка, не странность?
Пиама Павловна с помощью греков еврейский хилиазм зачищает? Она энергию зачищает. Уже не коммунистическую, а христианскую.
Деэнергетизация развития — вот как это называется. А поскольку энергия развития — это история, то речь идет о деисторизации развития.
«А энергию отдадим прорве! Пусть Лимонов ее забирает! Или ислам! Но — не силы развития! Да и само развитие давайте превратим в жвачку. В это самое устойчивое развитие!»
Что политика, что метафизика.
Аполлону опасен Дионис (номенклатуре — Новодворская). Спасти от Диониса Аполлона может только Новое, то есть Христос (Дух истории, энергия прорыва).
Но для Аполлона опаснее Христос, чем Дионис. И он сначала заключает метафизический договор с Дионисом против Христа. А потом сдается Дионису. И тем силам, которые через Диониса действуют. Каким силам сдается?
Метафизически — старым богам, то есть Кроносу и его оргиастическим ближневосточным аналогам. Они не будут воевать с Тьмой, они будут с нею договариваться, жертвами от нее откупаться (столько-то отроков в день для пещного действа в обмен на власть).
Политически — глубокой реставрации. Очень глубокой. Мы уже видели, насколько глубокой! Но как измерить предельную глубину? Ведь и Старые боги не надолго от Тьмы откупятся. Они отсрочку вымолят — не более того.
Номенклатура боится Развития. Она чувствует, что ей угрожает прорва (ну, например, оранжевая революция). Она, номенклатура, начинает заигрывать с энергетикой развития (то есть прорывом). Но, боясь его, уступает прорве. Прорва учреждает хаос. Номенклатура этот хаос стабилизирует. Прорва снова напирает, номенклатура опять заигрывает с энергией развития (прорывом). Потом снова сдается прорве. При каждой сдаче умаляется все: качество социума, территория. Это и есть негативный тренд — хоть политический, хоть метафизический. Аполлону страшнее Христос, чем Дионис. В итоге Аполлон кается перед Кроносом. А Кронос, покуражившись, уступает Тьме.
Политические аналогии (хоть глобальные, хоть российские) провести настолько нетрудно, что я предоставляю это читателю.
Ну и как? Я что обсуждаю-то? Начал с Медведева, а кончил Аполлоном. Нет, коллеги! Я обсуждаю СТЫК метафизики и политики. Подлинное содержание того, что одинаково исчезает при «абстракции» и «конкретизации» наличествующего.
Моя методология, может быть, и неудобна… И непривычна… Да только… Ну признайте, что на нынешнем этапе другая методология — мертвому припарки. А эта хоть и рискованна, но лишена хотя бы заведомой абсолютной бесперспективности. А посему — продолжим.
Нам предлагается — и в этом тоже методология перестроечного Танатоса — ложная альтернатива. На отрицательном полюсе — ужасный хилиазм. Сумасшедшие приноравливают жизнь к раю на земле, коверкают благое жизнеустройство, безумствуют и проваливаются.
На положительном полюсе — жизненная трезвость и приятие властного фатума, исходящего из неизменности сущего. Жизни. Человека. Ну, получают это без толку хилиасты — и что? Давайте лучше устаканим все на основе реалистического подхода.
Минуточку — а прорву-то вы куда денете? Что за мошеннический прием? На самом деле, хилиазму противостоит не порядок, а прорва… Я понимаю желание поднять тост за все хорошее, но мы не на юбилейном банкете, мы в Постцхинвалье!
Вы ведь как мухлюете-то?
Вашему противнику вы вменяете приверженность к хилиазму. Что такое хилиазм — поди еще разберись. А вменять надо нечто понятное. Расшифровывая хилиазм, вы это непонятное связываете с понятным и неприятным. Чем именно? Революционностью, вот чем.
Революционность нонче крайне враждебна всем подряд. Как власти, так и оппозиции. К вопросу о пресловутых «лимитах на революции». Но все равно революционность тоже надо повязать с чем-то еще более для всех неприятным. С духом беспокойства, смуты, взбудораженности, взвинченности. По сути-то именно с тем, что Блок назвал «вечным боем».
