Партия расстрелянных - Роговин Вадим Захарович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Признание того, что средства должны быть органически подчинены цели, приводит к выводу о том, что и цель в свою очередь должна быть оправдана. С точки зрения марксизма, «цель оправдана, если она ведёт к повышению власти человека над природой и к уничтожению власти человека над человеком». Эти общие и поистине общечеловеческие критерии, однако, не дают готового ответа на вопрос о том, что позволено и что недопустимо в каждом конкретном случае. Правильный ответ на такие вопросы может дать только живой опыт политического движения, освещенный теорией. В этом смысле революционная мораль сливается с революционной стратегией и тактикой. В наиболее общем, суммарном виде ответ будет гласить: для революционера позволено всё то, что действительно ведёт к освобождению человечества. «Именно из этого вытекает, что не все средства позволены. Когда мы говорим, что цель оправдывает средства, то отсюда вытекает для нас и тот вывод, что великая революционная цель отвергает в качестве средств все те низменные приёмы и методы, которые… пытаются осчастливить массу без её участия; или понижают доверие массы к самой себе и к своей организации, подменяя его преклонением перед „вождями“» [921].
Необходимые для победы в политической борьбе волевые качества сами по себе нейтральны в моральном смысле. Их моральное или аморальное содержание зависит от того, каким историческим целям они служат. «Мораль каждой партии,— писал Троцкий,— вытекает в последнем счёте из исторических интересов, которые она представляет. Мораль большевизма, включающая в себя самоотверженность, бескорыстие, мужество, презрение ко всему мишурному и фальшивому — лучшие качества человеческой природы! — вытекала из революционной непримиримости на службе угнетённых. Сталинская бюрократия и в этой области имитирует слова и жесты большевизма. Но когда „непримиримость“ и „непреклонность“ осуществляются через полицейский аппарат, состоящий на службе привилегированного меньшинства, они становятся источником деморализации и гангстерства» [922].
Этими же критериями Троцкий руководствовался и при оценке внешне сходных конкретных политических мер, применявшихся большевиками и сталинистами, в частности, введения института заложников. «Сталин арестовывает и расстреливает детей своих политических противников после того, как эти противники уже сами расстреляны по ложным обвинениям. При помощи института семейных заложников Сталин заставляет возвращаться из-за границы тех советских дипломатов, которые позволили себе выразить сомнение в безупречности Ягоды или Ежова». В этой связи некоторые «моралисты» указывали, что Троцкий в 1919 году «тоже» ввёл закон о заложниках, т. е. о задержании родственников офицеров Красной Армии, перешедших на сторону противника. «Не будем настаивать здесь на том,— писал по этому поводу Троцкий,— что декрет 1919 г. вряд ли хоть раз привёл к расстрелу родственников тех командиров, измена которых не только причиняла неисчислимые человеческие потери, но и грозила прямой гибелью революции [923]. Дело в конце концов не в этом. Если б революция проявляла меньше излишнего великодушия с самого начала, сотни тысяч жизней были бы сохранены. Так или иначе, за декрет 1919 г. я несу полностью ответственность. Он был необходимой мерой в борьбе против угнетателей».
Различие морального содержания одинаковых мер, применявших полярными политическими силами во имя противоположных исторических целей, по словам Троцкого, наблюдалось во всех гражданских войнах. «Предоставим какому-нибудь Эмилю Людвигу и ему подобным,— замечал он,— писать портрет Авраама Линкольна с розовыми крылышками за плечами. Значение Линкольна в том, что для достижения великой исторической цели, поставленной развитием молодого народа, он не останавливался перед самыми суровыми средствами, раз они оказывались необходимы. Вопрос даже не в том, какой из воюющих лагерей причинил или понёс самое большое число жертв. У истории разные мерила для жестокостей северян и жестокостей южан в гражданской войне. Рабовладелец, который при помощи хитрости и насилия заковывает раба в цепи, и раб, который при помощи хитрости и насилия разбивает цепи,— пусть презренные евнухи не говорят нам, что они равны перед судом морали!» [924]
Каждой войне сопутствует не только «необходимая», но и, так сказать, «избыточная» жестокость: мародёрство, насилия над мирным населением и т. п. В условиях войны враждующие стороны начисто забывают о кантовском императиве, ибо «враги», «враждебная нация» рассматриваются как люди иного сорта, в отношении которых моральные запреты перестают действовать. В этой связи уместно подчеркнуть: критики большевизма игнорировали тот факт, что именно большевики, и прежде всего Троцкий как руководитель Красной Армии, беспощадной рукой пресекали эксцессы гражданской войны. Так, в тезисах «Руководящие начала ближайшей политики на Дону», выпущенных вскоре после казачьего восстания, Троцкий писал: «Мы разъясняем казачеству словом и показываем делом, что наша политика не есть политика мести за прошлое… Мы строжайше следим за тем, чтобы продвигающаяся вперед Красная Армия не производила грабежей, насилий и проч.» [925]
В работе «Их мораль и наша» Троцкий высказывал твёрдую убеждённость в том, что потомки принципиально по-разному отнесутся к жестокости большевиков и к преступлениям сталинистов. «Память человечества великодушна, когда суровые меры применяются на службе великим историческим целям. Но история не простит ни одной капли крови, принесённой в жертву новому молоху произвола и привилегий. Нравственное чувство находит своё высшее удовлетворение в несокрушимой уверенности, что историческое возмездие будет отвечать размерам преступлений» [926].
Историческое содержание социальной и политической борьбы формирует и определяет моральный облик её носителей. Исходя из этого, Троцкий писал по поводу обвинений Ленина в «аморализме», широко распространявшихся врагами большевизма: «„Аморализм“ Ленина, т. е. отвержение им надклассовой морали, не помешал ему всю жизнь сохранять верность одному и тому же идеалу; отдавать всю свою личность делу угнетённых; проявлять высшую добросовестность в сфере идей и высшую неустрашимость в сфере действия; относиться без тени превосходства к „простому“ рабочему, к беззащитной женщине, к ребёнку. Не похоже ли, что „аморализм“ есть в данном случае только синоним для более высокой человеческой морали?» [927]
Все названные Троцким нравственные качества, присущие Ленину, начисто отсутствовали в лагере сталинистов. Кульминация их действительного аморализма — судебные подлоги — отнюдь не вытекала из отвержения большевиками внеклассовой морали. Как и другие важные события истории, эти подлоги выступали продуктом конкретной социальной борьбы, в данном случае принявшей самый вероломный и зверский характер борьбы новой аристократии против масс, поднявших её к власти. «Чтоб приспособить правящую партию для задач реакции, бюрократия „обновила“ её состав путём истребления революционеров и рекрутирования карьеристов».
При этом сталинизм, как всякая социальная реакция, оказался вынужденным маскировать свои подлинные цели. «Чем резче переход от революции к реакции, т. е. чем больше реакция зависит от традиций революции,— указывал Троцкий,— т. е. чем больше она боится масс, тем больше она вынуждена прибегать к лжи и подлогу в борьбе против представителей революции». Всякая реакция возрождает и усиливает те элементы дореволюционного прошлого, которым революция нанесла удар, но с которыми она не смогла или не успела до конца справиться. Это в особой мере относится к сталинизму, чьи методы «доводят до конца, до высшего напряжения и вместе до абсурда все те приёмы лжи, жестокости и подлости, которые составляют механику управления во всяком классовом обществе, включая и демократию. Сталинизм — сгусток всех уродств исторического государства, его зловещая карикатура и отвратительная гримаса» [928].
В этой связи уместно подчеркнуть ещё один аспект проблемы соотношения цели и средств. Неоднократно в истории тайные замыслы реакционных политических деятелей коренным образом отличались от публично провозглашаемых ими целей, а средства, избранные ими,— от тех, которые декларировались. Так, Сталин никогда не заявлял, что планирует физически уничтожить большинство партии и её Центрального Комитета. Подчёркивая, что истинные цели и средства Сталина были глубоко скрытыми и маскировались его заявлениями прямо противоположного характера, М. Байтальский в своих воспоминаниях писал: «В действиях, которые в конечном счёте всё же раскрываются, обнаруживается и суть скрытого замысла. Средства разоблачают цель» [929].
