В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Холланд Том (бесплатная библиотека электронных книг txt, fb2) 📗

Юстиниан знал все это. В годы, предшествовавшие его восхождению на трон, он использовал связанный с ипподромом бандитизм в собственных целях. Самая жестокая группировка из всех, участвовавших в гонках, члены которой намеренно копировали угрожающую внешность эфталитов, выбривая головы спереди и оставляя волосы сзади висеть спутанными прядями36, спонсировалась престолонаследником и развертывалась на улицах столицы как полувоенная. После восхождения на трон Юстиниан счел использование хулиганов несовместимым с императорским достоинством. И с тех пор борьба между бандами на ипподроме должна была безжалостно подавляться. Однако, если Юстиниан соблюдал строгий нейтралитет и не отдавал предпочтения ни одной из враждовавших группировок, другие, менее щепетильные представители элиты отнюдь не утратили желания поддерживать своих головорезов. Особенно сенаторы, слишком осторожные, чтобы открыто выступать против императорских реформ, не испытывали угрызений совести, ведя подрывную деятельность за его спиной. Поэтому ипподром, несмотря на все усилия Юстиниана, оставался горячей точкой.

14 января 532 г., когда члены императорской комиссии еще продолжали работу во дворце, произошел взрыв. Тремя днями ранее двум членам противоборствующих банд временно отложили казнь. Юстиниан отказался подтвердить помилование, и две банды неожиданно вступили в союз, объединили свои силы и вырвали своих товарищей из городской тюрьмы. Вдохновленные успехом и, вероятно, тайно подстрекаемые сенаторами, банды впали в буйство. Ворвавшись в самый изысканный квартал, они предались безудержным грабежам. Все, что нельзя было унести с собой, жгли и разрушали. Ущерб был колоссальным. В течение нескольких последующих дней самые красивые и древние городские памятники были уничтожены. Улица Меса от Августеона до форума Константина превратилась в дымящиеся руины. Юстиниан, не выходя из дворца, пытался предотвратить катастрофу с помощью самых подходящих мер. Сначала он изгнал некоторых министров, известных своей продажностью, потом сделал попытку подкупить лидеров группировок, после чего стал подумывать о бегстве. Наконец, собрав в кулак всю волю, он решил погасить пламя анархии кровью. В город вошли войска и расположились в противоположных концах ипподрома, где возбужденная, но по большей части безоружная толпа развлекалась, призывая к свержению Юстиниана. Поступил приказ начать атаку, и войска двинулись вперед. Людей методично уничтожали. Это было не сражение, а массовая бойня, после которой арена оказалась заваленной горами тел. Утверждают, что убили не менее 50 тысяч человек37. Если это правда, значит, за один день была уничтожена десятая часть городского населения.

Теперь Юстиниан мог чувствовать себя в безопасности. Кризис в конечном счете укрепил его власть. Спустя менее чем два года, в декабре 533 г., члены комиссии, работа которой едва не была прервана мятежниками, представили на суд императора вторую работу, впоследствии получившую название Юстиниановы дигесты. Никто не выступил против. Этому способствовало истребление византийцев на ипподроме. По правде говоря, урок, преподанный римскому народу бойней в столице, был не первым. Первым, кто продемонстрировал эффект пролитой крови, оказался Ромул, братоубийца – основатель Рима, брат-близнец которого, исполнившись горечи и зависти, стал прыгать через недостроенную стену города – непростительное преступление, достойное самого сурового наказания. За долгую и кровавую историю римляне на собственном опыте познали нехитрую истину: власть без насилия – и не власть вовсе.

Сам Юстиниан, выпустив джинна из бутылки, относился с безразличием к жестокой реальности того, что происходило за стенами его дворца. Как Вергилий в целительные дни римской власти благочестиво приписывал развитие империи и милости богов, и силе мечей легионов, так и Юстиниану было важно в разгар трудов по усовершенствованию мира продемонстрировать, что на его стороне и право, и сила. К счастью для его целей, после беспорядков осталась идеальная сцена. Центр Константинополя был разрушен: «Город превратился в ряд зачерненных разрушенных холмов, как предгорья вулкана, непригодные для жилья из-за пыли, дыма и вони»38. Среди множества сокровищ, погибших в аду, было здание сената и все античные статуи, которыми Константин с любовью украшал бани. Их утрата разорвала последние связи с тем, что теперь можно было назвать далеким прошлым. На самом деле Юстиниан обрадовался этому. Здание сената всегда, на его вкус, было слишком громоздким и уродливо нависало над Ав-густеоном. Его замена, решил он, будет намного меньше. Не одобрял он и погибшие статуи. Возможно, они и являлись великими произведениями искусства, но, по мнению Юстиниана, изображали не богов, а демонов. Многое из того, что раньше принималось римским народом на веру, теперь стало считаться опасными суевериями. Саму идею о сверхъестественном порядке вещей, прославленную Вергилием, уже давно отбросили, как дьявольскую фантазию. Даже Палладиум, спокойно лежавший под колонной Константина, был в основном забыт. А те, кто еще помнили о статуе, считали ее скорее объектом колдовства, чем талисманом.

Памятник, который Юстиниан собирался построить на руинах прошлого, необходимо было воздвигнуть не во славу традиционных богов римского народа, а во славу совершенно другого – одного всемогущего Бога. От него будет исходить все, на что претендовал Юстиниан, от власти над миром до права «создавать законы»39. Этот Бог вечно правит на небесах, хотя рожден человеком во время правления Августа и казнен на римском кресте.

Юстиниан, перестроив Константинополь, сделал его раз и навсегда христианской столицей.

Неразлейвода

Огромные здания знаменуют величие. Цезари всегда это знали. Сооружение колоссальных монументов было неотъемлемой частью того, что римский народ ожидал от своего императора наряду с изданием законов, покорением варваров и ношением пурпурных одежд. Юстиниан не желал подводить своих подданных. Еще до того, как разрушение Константинополя позволило ему начать перестройку города в соответствии со своими экзальтированными вкусами, он показал свою приверженность к имперским традициям архитектурной пышности. Но вначале он сосредоточил свою энергию не на столице, а на восточной границе империи.

Здесь в 530 г. персы отреагировали на срыв мирных переговоров в своей обычной, проверенной временем манере – захватив землю. На этот раз целью их кампании был особенно «страшный зверь» для их верховного командования – Дара. Прямо перед стенами крепости римская армия под командованием молодого генерала Велизария (Велисария) встретила персов и обратила их в бегство: «Событие из разряда тех, которые уже очень давно не происходили»40. Однако силы были почти равными, и перевес у римлян оказался совсем небольшой. Укрепления Дары, построенные в большой спешке, не выдержали бы осады. Поскольку «император Юстиниан предвидел, что персы, насколько это в их силах, не позволят этому аванпосту римлян стоять так близко к границе, создавая нешуточную угрозу, а будут атаковать изо всех сил»41, он приказал начать масштабную перестройку42. Дара в полном смысле ощетинилась укреплениями. Она строилась неприступной и стала таковой. Любой варвар, взглянув на нее, должен был прийти в отчаяние. В завершение император дал ей новое название – Новая Юстиниания. В ее массивных крепостных валах виделся облик правителя, у которого в руках весь мир.

Или ему так нравилось думать. На самом деле идея, переданная Юстинианом милитаризацией границы, была намного более двусмысленной, чем ему хотелось бы. Две конкурирующие крепости, Дара и Нисибин, хмуро «уставившиеся» друг на друга через границу, легко могли показаться нелепыми. «Вот народы – как капля из ведра, и считаются как пылинка на весах»43 – так было написано в Танахе. Иудеи, не имея своей империи, имели характерный взгляд на международные дела. По их мнению, великие мировые империи, несмотря на все заявления и позиции, считаются Богом «меньше ничтожества и пустоты»44. Они точно знали, что истинное разделение мира вовсе не то, что знаменуют собой укрепления Дары – между Римом и варварами. Мир делится совершенно иначе: между теми, кто живет так, как велит Всевышний, и всеми остальными.