В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Холланд Том (бесплатная библиотека электронных книг txt, fb2) 📗

Таков был монстр, верой и правдой служивший Юстиниану, зверь, выполнявший волю Хосрова Великого. Какое тогда более грозное доказательство своей силы и милосердия мог дать Бог в руки такого лидера, как Омар, человека, настолько презиравшего мирские соблазны, что на всех надписях его вполне могли упоминать вовсе без титулов?139 Естественно, как эмир правоверных – их командир, – он обязывался обеспечить их послушание, но не унижение. Строгое предупреждение пророка, что все его последователи – братья, делало нелепым любую идею, которую жители покоренных территорий были склонны принимать как должное – к примеру, что Омар считается их царем. Его право на огромные богатства, захваченные мухаджирун, определялось именно тем фактом, что он их презирал. «Что такое добродетель?» – постоянно допытывался пророк. Омар, завоеватель всего известного мира, никогда не считал ниже своего достоинства проиллюстрировать ответ.

Шли годы, размер завоеванных территорий постоянно увеличивался, память о пророке постепенно становилась менее отчетливой, а ценность его примера – более проблематичной.

В 644 г., через десять лет после начала великих арабских завоеваний, Омар был убит безумным персидским рабом, и правоверные, которые не могли обойтись без нового командира, оказались на распутье. Их выбор в конце концов пал на человека по имени Осман, которого традиция – и сомневаться в этом не приходилось – называла одним из первых и самых благочестивых сподвижников пророка. Одновременно он был выходцем из семьи, обладавшей богатством и властью. Омейяды (Омейады), если верить мусульманским историкам, были курейшитами, нажившими состояние на торговле с римлянами и вложившими средства в сирийскую недвижимость. Традиция обозначила корни Омейядов не в сердце пустыни, а где-то неподалеку от имперских границ. Они многого достигли во время завоевания региона, что может объяснить местную осведомленность: говорят, один брат – Язид – рыскал по всей провинции с военным отрядом, а другой – Муавия – захватил Кесарию и был назначен Омаром губернатором Сирии. Осман не только утвердил его в этой должности, но также в приступе непотизма[4] поставил и других членов его семьи на доходные посты.

Понятно, что Омейяды быстро приобрели соответствующую репутацию. Один племянник – льстивый «оппортунист» по имени Марван – особенно прославился своей ненасытностью. Получив 100 тысяч серебряных монет от Османа, он отбыл в Северную Африку, где проявил недюжинные способности к лишению местного населения богатств и присвоению добычи. Вторым Омаром он определенно не был.

Все это не могло не отразиться на новом эмире. Но было еще кое-что. Осман, в отличие от Омара, не довольствовался разделом покоренных империй проверенным временем способом: как вождь племени разбойников, деливший добычу после успешного набега. Новый эмир считал, что арабы стали выше этого. Завоеватели, если хотят наилучшим образом использовать бюрократический аппарат побежденных супердержав, должны сами принять определенные вещи: в первую очередь централизованное управление и четко определенную управленческую цепочку. Иными словами, те самые знаки рабства, которые всегда высмеивали арабы пустыни. Когда Осман, обосновавшись в Медине, сделал попытку оформить свои новые провинции в хорошо организованную империю, Бог, по словам одного армянского епископа, послал беспорядки в армии сынов Исмаила, так что их единство было расколото141. В 656 г. отряд мухаджирун из Египта, которым не понравился новый чиновник, отправился обратно в Аравию, чтобы пожаловаться эмиру лично. Застигнутый врасплох Осман сделал вид, что намерен удовлетворить их жалобу, но на деле даже не собирался ничего предпринимать. Возмущенные таким лицемерием, египтяне осадили, а затем взяли штурмом дом эмира, а его самого убили.

Итак, после всех возвышенных разговоров о братстве, вдохновлявших мухаджирун после их первой эмиграции в Медину, наступил резкий возврат к намного более первобытному способу ведения дел. Согласно традиции, вдова Османа отправила в Сирию Муавии испачканную кровью одежду мужа вместе с острой цитатой пророка: «Воюйте против того [народа], который несправедлив, покуда не подчинится он заповеди Божьей»142. Хотя, по правде говоря, не нужно было никаких божественных откровений, чтобы направить Омейядов на тропу мести. Ничто не являлось ближе и понятнее для арабского военачальника, чем кровная месть. То, что пророк строго предостерегал против именно такого развития событий, Муавию, судя по всему, нисколько не тревожило. В Сирии чувство общины, которое якобы стерло все различия между курейшитами и мухаджирун, судя по всему, напрочь отсутствовало. Туда, в отличие от Ирака и Египта, не было большого притока переселенцев, как и резкого повышения численности населения в гарнизонных городах. Даже Джабия, изначально бывшая палаточным лагерем, оставалась практически заброшенной после неожиданной вспышки чумы в 639 г. Муавия и другие военачальники из курейшитов не имели ни малейшего намерения делить то, что они считали своим наследием, с оборванцами из пустыни. Сирия принадлежала им, и они правили ею в манере намного меньше свойственной пророку, чем Гассанидам.

Нельзя сказать, что учение Мухаммеда оказалось целиком отброшенным в сторону. В Медине, его первоначальной столице, лидеры основанного им государства отчаянно старались сохранить в целостности его наследие. Когда империя начала распадаться на части – знамена мятежников были подняты в Иране и Сирии, а часть арабов в Египте, судя по слухам, приняла веру в Христа143, – новый эмир занял место убитого Османа. Али ибн Абу Талиб вряд ли мог быть теснее связан с золотой памятью о пророке. Он являлся одновременно кузеном и зятем Мухаммеда – по крайней мере, так утверждает традиция, – беспредельно преданным первичным ценностям уммы: эгалитаризму и братству. В результате для своих поклонников он был настоящим имамом: отцом своего народа и Львом Бога. Он относился без всякого презрения к эмигрантам из пустыни и, независимо от степени их волосатости и дурного запаха, считал их своим «электоратом». Убежденный, что мухаджирун должны сохранить контроль над империей, он решил покинуть Медину и сделать своей столицей Куфу. Оттуда с энергией опытного военачальника Али начал утверждать свою власть во всей умме. Чтобы обезопасить тыл, он первым делом подавил армию мятежников у Басры. Воодушевленный успехом, он повел мухаджирун Куфы вдоль Евфрата, поставив перед собой цель – усмирить Сирию. Произошло сражение. Муавия был вынужден пойти на мирные переговоры, и Али торжествовал победу. Вернувшись в Куфу, он, естественно, постарался объявить новости как можно громче. Единство уммы, как утверждала его пропаганда, с триумфом восстановлено. Фитна – смутное время – завершилась.

Впрочем, последнее было не так. Муавия, отступив от Евфрата, тоже объявил о своей победе – в точности так же, как и его соперник. Кроме того, положению Али угрожало то, что в рядах его подданных многие отказывались принимать его в роли эмира. Начало переговоров с Муавией и составление мирного договора – все это напоминало поведение скорее надменного и своекорыстного монарха, чем имама. Считалось, что истинно верующий должен был довериться своей судьбе и заниматься не дипломатией, а продолжать военные действия, поскольку такова воля Бога. Обвинение оказывалось весьма серьезным. Пусть Омейяды считают себя наследниками Гассанидов, но ведь Али – кровный родственник пророка. Ничто не могло повредить его репутации больше, чем объявление его обычным Лахмидом – «эмиром Хиры»144.