Культура на службе вермахта - Пленков Олег Юрьевич (читаем бесплатно книги полностью .TXT) 📗
Инструментализация искусства нацистами не ограничивалась попытками тотально воздействовать на его содержание, особое внимание уделяя приспособлению к своим целям «высокого искусства». Огромное значение имели попытки изменить традиционную иерархию искусств (так же поступали и большевики). Предпочтение, которое нацисты отдавали скульптуре, по сравнению с живописью следует признать незначительным. Гораздо важнее то, что изящные искусства вкупе с литературой, театром и классической музыкой были подвержены перманентной переоценке в пользу радио и кино, которым, по мнению нацистских функционеров, принадлежало будущее (вспомним ленинское определение кинематографа как «важнейшего из всех искусств»). Некоторые нацистские вожди приравнивали кино — по степени его воздействия на культуру нации — к народному образованию.
Негибкость, ригидность тоталитарного государства необходимым (естественным?) образом отражалась на искусстве, становившимся объектом манипуляций государства и, в силу этого, деградировавшим. Искусство — это шок, боль, самоотречение. Сэмюэл Беккет писал: «Быть художником, значит терпеть страх: уклоняться от этого провала — дезертирство». Тоталитарное государство намеренно поощряло это дезертирство, поэтому ожидания тоталитарного государства, которое стремится управлять искусством в собственных интересах, никогда не сбываются, ибо искусство служит не государству и обществу, а самому себе. Манипулировать сферой искусства сложно, практически невозможно: художественные гении по команде не появляются. Отсюда и снижение художественного уровня искусства в тоталитарных государствах. Это снижение, однако, оправдывается массовостью искусства, которое отвечает вкусам большинства. Утонченному эстету это искусство покажется примитивным и грубым, но такая оценка не может быть исчерпывающей. Французский интеллектуал Раймон Арон в 30-е гг. писал о нацизме: «Протест здорового жизнелюбия против утонченности и скептицизма не заслуживает ни презрения, ни иронии. Коллективная вера всегда груба, легко показать ее абсурдность, но История не признает правоты резонерствующего ума» {3}.
Иными словами, было бы слишком большим упрощением напрочь отвергать тоталитарное искусство как ложное и лишенное ценности, не заслуживающее внимания только из-за своего происхождения и своей «грубоватой пошлости». Многое в советском или нацистском искусстве было воодушевляющим и возвышенным, наивным и трогательным. Отвращение к фону тоталитарного искусства и опасение оказаться причастным к тоталитаризму долгое время побуждали к замалчиванию этого искусства или его игнорированию. Цитированный выше Раймон Арон писал, что некоторые историки (например, Саул Фридлендер) более других смогли доискаться до причины того, почему именно евреи стали козлами отпущения, мишенью немецкого озлобления. Но должно ли это быть причиной запрета на любые дальнейшие размышления над этой проблемой? Если да, то всякий анализ современных событий будет сводиться к ожесточенной «манихейской» критики, а не к попыткам понять. В то же время Арон считал, что стремление к объективности не должно мешать естественному возмущению {4}. Недопустимо обратное: когда естественное возмущение мешает беспристрастному анализу. Сказанное, безусловно, следует отнести и к изучению культуры Третьего Рейха — ее следует интерпретировать честно и непредвзято, не опасаясь быть заподозренным в каком-либо партийном пристрастии.
всегда иметь в виду, что Советский Союз погиб без посторонней помощи, в силу чего достижения искусства советской эпохи во многом продолжают восприниматься нами отдельно от его политической сущности. В то же время Третий Рейх умер «насильственной смертью», и победители, осуществив денацификацию, силой заставили немцев отказаться от нацизма и его культуры. В этой связи уместно предположить, что в сегодняшней России нет обнадеживающего настоящего прежде всего потому, что в ней по-настоящему не преодолено тоталитарное прошлое — и даже не столько в политике, сколько в сфере культуры.
Когда после войны немцев заставили отвергнуть все, что было связано с нацизмом, они поначалу внутренне сопротивлялись перевоспитанию. Однако затем, в 60 — 70-х гг. в Германии началось беспрецедентное национальное покаяние за нацизм и его преступления. В ходе этого покаяния культура нацизма была полностью в Германии отвергнута. В то же время культура советской эпохи в течение минувших 15 лет плавно трансформировалась в современную культуру квазидемократических, а на деле авторитарных постсоветских обществ.
Отторжение нацистской культуры в послевоенной Германии оказалось столь мощным, что на протяжении долгих лет немецкие искусствоведы занимались преимущественно «вырожденческим» (нацистский термин) искусством, совершенно игнорируя искусство нацистское. Лишь в 1974 г. в ФРГ была устроена первая большая выставка официального искусства Третьего Рейха, явившаяся первым опытом современной оценки этого периода в развитии искусства (в отличие от англо-саксонского мира, в ФРГ эта искусствоведческая линия, впрочем, так и не получила значительного развития).
Помимо чисто академического интереса к нацистской культуре как к значительному историческому феномену, ее изучение актуально также и по той причине, что многие ее элементы были органически связаны с немецкой культурой как донацистской, так и постнацистской эпох. Существовала личная преемственность, сохранились определенные тенденции в развитии тех или иных видов художественного творчества, системы образования, массовой культуры общества. Для того чтобы выяснить, какие именно тенденции и в каком виде были восприняты немцами после краха Третьего Рейха, нужно представлять себе, как эволюционировала сфера культуры при нацистах.
В первой части книги рассматриваются несколько сюжетов. Прежде всего речь идет о системе народного образования при нацистах: излишне говорить о важности этой сферы для воспитания нации в любой политической системе. Затем следует глава о политике нацистов в сфере искусства: для меня настоящим откровением было весьма интенсивное развитие в Третьем Рейхе некоторых видов искусства (например, музыкального исполнительского искусства) и значительная государственная поддержка искусства. Также кажется очень важным раздел, посвященный взаимодействию нацистского режима с обеими христианскими церквями. Уже после войны богослов Жак Маритен писал: «Теологические проблемы пронизывают все развитие западной культуры и цивилизации, и поныне они продолжают действовать настолько, что тот, кто их игнорирует, окажется принципиально неспособным проникнуть в смысл нашего времени и его внутренних конфликтов» {5}. Весьма значимой для эволюции Третьего Рейха была сфера пропаганды. Также важной составляющей культуры нацистского общества были спорт и физическая культура.
Вторая часть книги посвящена морально-этическому состоянию немецкого общества в годы диктатуры, включая аспекты конформизма и Сопротивления. Активный контроль тоталитарных систем за обыденной жизнью является одной из самых примечательных их сторон. Немецкий социолог Карл Мангейм писал, что сопротивление перманентно активизирующегося общества, которое вынуждены преодолевать современные диктатуры, оказывается столь значительным, что для осуществления тотального контроля за социумом приходится проникать в его мельчайшие ячейки и союзы, вплоть до сборищ завсегдатаев пивных. В Средние века, например, идеократическому планированию церкви никогда не требовалась такая радикальность, так как массы были еще пассивны и могли быть приведены в повиновение посредством традиции {6}.
Сочетание анализа сфер культуры и повседневности, как представляется, позволяет вникнуть в сущность культурной политики нацистского Рейха и понять ее наиболее значительные отличия от культурной политики, с одной стороны, большевистской Страны Советов и, с другой стороны, западных демократий того времени.
