«Гладиаторы» вермахта в действии - Пленков Олег Юрьевич (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Немецкий генерал Меллентин отмечал, что советская тактика представляла собой странную смесь умения просачиваться в расположение противника и мастерства в использовании полевой фортификации со ставшей почти нарицательной негибкостью атак и безрассудного их повторения на одном и том же участке. Отсутствие гибкости в действиях артиллерии и неудачный выбор района наступления с точки зрения местности свидетельствовали о неумении творчески подходить к решению задач и своевременно реагировать на изменения в обстановке {316}. Меллентин писал: «Индивидуальность советского солдата непрочна, она легко растворяется в массе; иное дело терпеливость и выносливость — черты характера, складывавшиеся в течение многих веков страданий и лишений. Благодаря природной силе этих качеств, русские стоят во многих отношениях выше сознательного солдата Запада, который может компенсировать свои недостатки лишь более высоким уровнем умственного и духовного развития… Комиссарам удалось создать в русской армии то, чего ей недоставало в Первую мировую войну, — железную дисциплину. Не знающая жалости военная дисциплина, которую, я уверен, не выдержала бы ни одна другая армия, превратила неорганизованную толпу в необычайно мощное орудие войны. Дисциплина — главный козырь коммунизма, движущая сила армии. Она также явилась решающим фактором и в достижении политических и военных успехов Сталина» {317}. Дисциплина в Красной армии оставалась крайне суровой до самого конца войны. Страх наказания был основной причиной тактической косности на всех уровнях командования. После войны американский генерал Омар Бредли вспоминал, что лейтенант армии США имел куда большую свободу действий, нежели советский командир дивизии. Командующие фронтами могли проявлять личную инициативу, но на более низких уровнях армии, корпуса и дивизии были по рукам и ногам связаны инструкциями Ставки {318}.
Но и эта дисциплина первоначально ничего не давала; при всей храбрости и терпеливости красноармейцы были совершенно беспомощны без четкого руководства и разумных приказов, чего не было в первые месяцы войны, поскольку советское военное руководство планировало только наступательную войну: в ответ на вражескую агрессию должен был последовать уничтожающий удар Красной армии. В связи с наступательным характером военной доктрины советские военные специалисты совершенно игнорировали отступление — специфический, наиболее сложный вид маневра, требующий высокого мастерства. По свидетельству бывшего главкома РККА С. С. Каменева, Красная армия, как и старая российская армия, не умела совершать отступательный маневр, который обычно сводился либо к латанию дыр в обороне, либо к простому отходу Кроме того, известный советский военный теоретик профессор А. А. Свечин еще в середине 20-х в работе «Опасные иллюзии» писал: «Советская власть получила от старого режима сложное наследство, в том числе и ту “пуховую перину”, которая создает иллюзию о бесконечности русской территории, предоставляющей широкие возможности для отступлений, о неуязвимости для внешнего врага политического центра, о русской земле, которая сама остановит любое вторжение» {319}. Поэтому представления о том, как действовать в отступлении, у советского высшего и среднего командного звена не было. Генерал Меллентин также писал, что из всех видов боевых действий отступление под сильным давлением противника является самым трудным и опасным. Когда знаменитого немецкого фельдмаршала Хельмута Мольтке хвалили за его руководство франко-прусской войной 1870–1871 гг., и один из поклонников сказал, что его можно поставить в один ряд с такими великими полководцами, как Наполеон, Фридрих Великий и маршал Анри Тюренн, — Мольтке ответил: «Нет, ибо я никогда не руководил отступлением» {320}.
Положение усугублялось еще и тем, что в Красной армии всякая тактическая инициативность и свобода решений командиров не только не культивировались, но выжигались каленым железом. Командующие советскими фронтами и армиями буквально по рукам были связаны противоречивыми инструкциями из Кремля. В довершение этого, с 16 июля был восстановлен институт военных комиссаров, что на практике означало двойную ответственность, так как любой приказ требовал утверждения политруком. Политическое руководство Красной армии, естественно, стремилось переложить ответственность на фронтовых командиров, которых зачастую и обвиняли в предательстве. В таких условиях миллионы солдат, даже самых храбрых и самоотверженных, станут беспомощным стадом. Такая «безголовость» Красной армии была на руку Гитлеру и его генералам: советская армия несла чудовищные потери. Оперативная беспомощность советского командования была одинаковой на всех направлениях немецкого наступления, и немецкие генералы надеялись, что она поможет вермахту преодолеть трудности, связанные с недостатком времени и колоссальными пространствами. Например, немецкий генерал Курт фон Типпельскирх удивлялся, почему русские из окружения всегда пробиваются прямо на восток, что облегчает задачу пресечения их прорыва. Ведь из окружения легче прорываться в любом другом направлении, а уже затем идти на восток, к своим. Такой простой логике советские командиры обучены не были. Не было подсказана и такая тактика: подходить к населенному пункту, в котором возможен противник, не с того направления, откуда тебя ждут, а с любого другого {321}.
Ошибкой немецкого командования было то, что оно идентифицировало бездарность советского военного руководства с простыми красноармейцами, «Иванами», как их презрительно называли немцы. Солдаты вермахта вскоре обнаружили, что даже в окружении и в условиях подавляющего превосходства противника советские солдаты продолжали самоотверженно сражаться. В подобных условиях большая часть западных армий уже давно бы сдалась. Может быть, поначалу примеров такой стойкости было не так много, но это можно объяснить паникой и дезорганизацией, смятением и общей неразберихой — вины простых солдат здесь не было никакой.
Зато немецкие солдаты чувствовали свое превосходство над противником. В большинстве своем они гордились тем, что участвуют в «крестовом походе против коммунистов и евреев». Один из ветеранов Восточного фронта, князь Донна из 60-й моторизованной дивизии, через много лет после войны перечитывая свои дневники, поражался собственному бессердечию. Он говорил: «Сейчас невозможно понять, как я без единого слова протеста дал заразить себя охватившей нас манией величия. Но все мы в те дни ощущали себя составными частями грандиозной военной машины, которая безостановочно катилась на восток, на большевиков» {322}.
В начальный период войны германская армия достигла ошеломляющих успехов. Английский историк Дэвид Глэнтц писал, что не фактор внезапности сам по себе был причиной катастрофических неудач Красной армии, но внезапность институционная — именно она лежала в основе катастрофических советских поражений 1941 г. Красная армия находилась в состоянии трансформации, реорганизации; менялась ее организационная структура, командование, оснащение, дислокация и оборонительные планы. Если бы Гитлер совершил нападение за четыре года до 1941 г. или даже год спустя, то мощи Красной армии хватило бы для того, чтобы остановить вермахт {323}.
С другой стороны, советская военная доктрина уже в начале своего формирования предусматривала переход Красной армии в решительное наступление и оказание помощи революционным движениям в других странах. Это обстоятельство и позволило спекулянтам всякого рода утверждать, что гитлеровская агрессия имела превентивный характер. В конечном счете такую точку зрения легко свести к оправданию гекатомб сталинизма подготовкой СССР к войне с Гитлером.
