Русские поэты XX века: учебное пособие - Лосев В. В. (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
С середины восьмидесятых поэт начинает писать и по-английски. Выявился еще один жанр, где он заявил о себе как подлинный мастер, – эссе: книги «Меньше, чем одна», «О печали и разуме».
В 1987 году Бродскому присуждается Нобелевская премия. Традиционная для лауреатов лекция сформулировала основные положения его эстетики, особенно в части, касающейся языка. С этого же года началась широкая публикация стихов поэта в России.
Последнее десятилетие отмечено большим интересом к наследию Бродского: издается семитомное собрание его сочинений, печатаются материалы о жизни и творчестве – сборник «Иосиф Бродский: труды и дни», книга С. Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским». В результате наконец-то воссоздается в ее истинном виде фигура И.А. Бродского – первого российского поэта конца двадцатого века.
Бродский И. Труды и дни. М., 1998.
Бродский И. Сочинения в 7 томах. Тома 1–6. М., 1997–2000.
Стрижевская И. Письма перспективы: о поэзии Иосифа Бродского. М., 1997.
Боткин Л. Тридцать третья буква. Заметки читателя на полях стихов Иосифа Бродского. М., 1997.
Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998.
Раздел III
Поэзия «Бронзового века»
«Лицом к лицу лица не увидать», однако последнюю треть двадцатого столетия все чаще называют «бронзовым веком» русской поэзии. Время, конечно, проверит «степень блеска», но уже сейчас одной из важнейших характеристик эпохи следует признать необычайное многообразие, многоцветье и «многолюдье» поэзии этого периода.
Поэтическое слово всегда быстрее приходило к читателю (слушателю), чем прозаическое. Нынешнее же развитие коммуникационных систем – в условиях отсутствия идеологической (а нередко и моральной) цензуры – сделало процесс публикации свободным, мгновенным и глобальным (ярчайшее свидетельство – динамичное распространение поэзии в сети Интернет). Однако говорить о каком-либо «поэтическом буме», подобном «оттепель-ному», не приходится. Говорить надо скорее о постепенном возвращении поэтического (и вообще литературного) развития в естественное русло. Публикующих стихи становится больше, читающих – меньше. А значит, формула Е. Евтушенко [см: «Шестидесятники – эстрадные лирики»] «Поэт в России – больше, чем поэт» утрачивает свой вневременной смысл, локализуясь в конкретно-исторических рамках. Не настает ли время иной формулы, предложенной И. Бродским: поэт «меньше, чем единица»?
В этой связи возникает «проблема авторского поведения» (С. Гандлевский). Коль скоро идея общественного служения поэта уступает идее создания новых эстетических ценностей, то и поэту в реальной жизни, и лирическому герою в тексте все труднее самоопределяться привычным, «классическим» образом. Трудно представить себе сегодня лик поэта – «пророка» – и «глаголом жгущего сердца людей», и «посыпающего пеплом… главу», и идущего на распятие с миссией «рабам земли напомнить о Христе» (варианты XIX века). Но и «агитатор, горлан-главарь», и затворник, не знающий, «какое… тысячелетье на дворе» (варианты XX века), в последние десятилетия в лирике не заметны. Кто же заметен?
Если не рассуждать об иерархии, не определять «короля поэтов», а искать наиболее оригинальные версии нового лирического героя, то в 70-е годы на эту роль мог бы претендовать герой Юрия Кузнецова (р. 1941). Это поэт, «одинокий в столетье родном» и «зовущий в собеседники время»; это «великий мертвец», раз за разом «навек поражающий» мифологическую «змею» – угрозу миру; это в прямом смысле сверхчеловек: над человеком, в космосе находящийся и масштабами своими космосу соразмерный. «Прохожим или бесом» ему вручено «орлиное перо, упавшее с небес»:
Назовем этот вариант вариантом укрупнения и отдаления лирического героя.
Напротив, ставшие широко известными уже в 80-е годы поэты-концептуалисты (главным образом Д. Пригов и Л. Рубинштейн), продолжая линию «Лианозовской школы» (см.) и конкретной поэзии, почти (или совсем) растворили свой голос в голосах вообще, в языке как таковом. Они то надевают некую типовую маску (Пригов в маске недалекого обывателя), то устраивают целое «карнавальное шествие» многоголосого «не-я» (Рубинштейн). [Подробнее см.: «Концептуализм».]
Совсем иной стиль авторского поведения в той среде, которую создает возрождающаяся духовная поэзия. В 80—90-е годы в русле этой традиции активно и заметно работают 3. Миркина, Л. Миллер, С. Аверинцев, В. Блаженных, О. Роман и другие. Их объединяет традиционно-религиозное, близкое к каноническому понимание места человека в мире, и поэт в их стихах не претендует на какую-то особую выделенность.
«неловкое старанье» в этих стихах 3. Миркиной очень точно передает христианское самоопределение поэта.
И образов лирического героя, и вариантов авторского поведения в современном поэтическом процессе очень много, и это – объективное свидетельство не только «проблемности» вопроса, но и разнообразия художественного мира поэзии. Однако еще больше – вариантов «собственно формальных»: лексических, синтаксических, ритмических, строфических и т. п., и это говорит уже о богатстве художественного текста. В формальной области экспериментов всегда было больше, нежели в содержательной, однако то, что произошло в последние десятилетия XX века, аналогов не имеет. Конечно, чаще всего эти эксперименты имеют исторические корни, и есть возможность проследить их генезис.
Так, широко распространившаяся у нас (как и во всем мире) визуальная поэзия знакома и русскому барокко семнадцатого столетия, и русскому авангарду начала двадцатого. [Подробнее см.: «Визуальная поэзия».] Не менее популярные ныне свободные стихи (верлибр) в разных своих вариантах соотносимы то с русской средневековой традицией духовной песенной лирики, то с древними японскими формами…
Упомянув о визуальной поэзии, мы затронули еще одну специфическую особенность современного бытования лирики, а именно существование поэтического слова в составе синтетических жанров. Во второй половине XX века в одном из таких жанров – песенном – произошли знаменательные изменения. Возникли, заняли свое место в истории культуры и сами проявили тенденцию к продуцированию новых жанровых вариантов авторская (бардовская) песня и рок-поэзия. [Подробнее см.: «Песенная лирика».]
Столь очевидная эволюция в сторону жанрово-видового многообразия в современной лирике взывает к литературоведу, критику, да и к учителю: «единых стандартов» анализа нет! Особенно актуален этот тезис применительно к школе, которая, похоже, из одной крайности (тематический подход) бросается в другую (формально-стиховой). «Набор инструментов», конечно, нужен, но применять его всякий раз в полном объеме нет никакой необходимости. К каждому стихотворению следует подходить как к феномену, для понимания которого требуется всякий раз новая «комбинация», новый вариант комплекса литературоведческих усилий, средств, способов.
В самом общем виде этот алгоритм может выглядеть так: 1) определить исток и характер образа-переживания (словесное рисование, повествование, суждение, звук в широком смысле); 2) вести анализ «по пути автора», т. е. пытаться определить, как разворачивался исходный образ в итоговый текст. При этом необходимо следить за тем, чтобы анализ содержательный и формальный не отделялись один от другого, чтобы без внимания не оставались ни художественный мир, ни художественный текст, ни (при необходимости) литературный и внелитературный контекст произведения. Замечательный пример такого анализа – работа И. Бродского «Об одном стихотворении» (1981), посвященная рассмотрению «Новогоднего» М. Цветаевой. [Вариант анализа по предложенному алгоритму стихотворения Н. Рубцова «По мокрым скверам проходит осень…», см. в «Приложении».]
