«Отчаянный», отчаливай! - Гребенников Сергей Тимофеевич (книги хорошего качества .txt) 📗
Гарибян начал петь. У Гарибяна приятный баритон. «Наверх вы, товарищи, все по местам…»
Его поддержал капитан, кто-то еще из темноты… Поют почти все.
Мне что-то совсем плохо — давит виски и шумит в голове.
Видимо, я успею записать еще несколько слов. В эту минуту не могу не признаться, что за эти последние часы боя и затопления были у меня моменты слабости, апатии, страха. И жить сейчас хочется до смерти.
Да… Так вот… О чем я?
Что это? Взрыв? Еще. Еще. Фашисты опомнились, да поздно. Мы уже экипаж подводного корабля. Еще взрыв, еще, еще… Почему так много взрывов и ни одного попадания глубинной бомбой?
— Что это, товарищ капитан второго ранга?
Может быть, авиация? Нет, это не бомбежка.
Еще взрыв, еще… Ровно двенадцать… Неужели?..
— Это салют, — словно отвечая на мои мысли, говорит Федор Сергеевич.
Сдаю командиру свои бумаги, сейчас Федор Сергеевич положит их в сейф… Первая и последняя моя книжка окончена.
Прощайте…
…Вот такие записи были в дневнике радиста затонувшего транспорта.
Как я вам уже доложил, каюта была достаточно хорошо загерметизирована и сейф оказался почти в полной сохранности. Вместе с документами оставшихся в кают-компании моряков лежали их письма. Командир Терем аккуратно вложил письма погибших в их документы. Только два письма производили впечатление недописанных — это письмо Кости Сабишева и старшины второй статьи Федькина. Может быть, продолжения их писем потерялись, а может, матросам просто уже не хватило воздуха и сил.
Нина! Надолго ли хватит кислорода, не знаю. Запасы его невелики. Но таков закон моря — все делить поровну: победы, поражения и воздух. Мы уходим из жизни с чистой совестью. Никто не упрекнет нас в малодушии или трусости. О том, что мы своим затоплением не открыли новую страницу в военном искусстве, я знаю. Но в данном случае это был единственный выход. Прощай, Нина, родная моя. Я совсем не уверен, что ты когда-нибудь получишь этот привет от меня. Поцелуй ребятишек: Кольку-моряка и Оленьку-мимозу.
Нина, с нашего транспорта сошел мальчик. Нет времени описывать тебе, как он попал к нам и как ушел от нас, но он где-то ходит по нашей Большой земле. Найди его, пожалуйста. Я до сих пор не могу простить себе, что не нашел времени точно узнать все его координаты! Я даже не знаю его фамилии, зовут его Андрей. Фамилия его мачехи, если не ошибаюсь, Ватрушкина.
Сумеешь найти парня, сама разберись в его судьбе. Отец его и брат на фронте. Если он останется сиротой, пусть у нас будет еще один сын. Его отличительная примета — художник-баталист. Очень смышленый человек…
Может, и не прочтешь ты мои строчки, Анна Григорьевна, все же пишу — коротко время перед смертью. Вот уж и дышать трудновато…
Тут к нам птенец каким-то образом на наш транспорт залетел. Мальчик лет одиннадцати. Шустрый парнишка — заблудшая душа, хотел вместе с нами рыб покормить на дне морском. Только я его на землю отправил, чтобы жил человек. Гора с горой не встречается, а человек с человеком может встретиться. Так вот, Анна, родная моя, если встретишь его, так ты уж возьми его к себе и расти. Если вернутся с фронта наши старшие дети, и им скажи об этом.
Покурить хотел напоследок, но вот тут со мной в кают-компании молодой человек просит, чтобы я не курил. Табачок снова в кисет, а кисетик твой у самого сердца кладу. Целуй детишек. Ваш отец.
А ты ведь была права, когда, помнишь, в молодости, сказала: «Отобьют тебя, Саня, морские русалки у меня. Завлекут-заманят». Права ты была. Завлекли, окаянные. Прощай! Обнимаю. Целую.
Дорогая мама, я пишу тебе это письмо со дна морского. Пусть ты его и не прочтешь никогда.
Жить мне очень хотелось, мама… Но только когда вышел на палубу, а на палубе товарищи убитые и сама палуба — живого места на ней нет… Посмотрел я вокруг — кругом корабли вражеские, а мы как черное яблочко в мишени…
А тут еще мальчик у нас на корабле оказался. Из дома сбежал. Так ты, если…
Дорогая мама!
Ты никогда еще не получала писем со дна морского? Так вот, твой сын Иосиф пишет тебе именно оттуда.
Ты не грусти, пожалуйста, обо мне, у тебя остались еще и Рая, и Муська, и Левка-разбойник. Да ты у меня еще совсем молодая, мама… Может быть, у тебя еще будет сын, так назови его тогда тоже Иоськой.
Мама, слушай меня. Сейчас дело не во мне. Тут у нас на судне был пацаненок, тоже наш, черноморский. Ты мне всегда говорила, что у меня глаза грустные и в них все написано. У этого мальчика тоже все в глазах прочтешь. Зовут его Андрейка, а фамилия его мачехи такая вкусная — Ватрушкина. Запомни и разыщи его. Пусть он живет у нас. Я рад, что родился на Черном море и до последней минуты был черноморцем. Но пусть у нас в семье появится еще один человек и вырастет настоящим одесситом.
Дорогие мама, сестра Люся, сестра Зина, братья Степан, Виктор и Павел!
Пришлось последнее мое письмо отписать вам из кают-компании. Мы все находимся здесь перед тем, чтобы с честью принять последнюю нашу присягу.
Есть у меня, дорогие мои родные, думка одна. У нас на корабле был мальчик один, Андрюшкой звали…
Если прокормить его вам будет трудно…
Дорогая мама, ты, конечно, знаешь, как я люблю тебя. Никто не даст подглядеть, как пишутся прощальные письма. Ну пусть это будет на совести моих дорогих товарищей и даже нашего дорогого командира Федора Сергеевича Терема, у которого сегодня, 18 июля, день рождения…
Пишу, родная, это письмишко со дна морского. В нашей братской могиле не очень просторно, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
Пожалуйста, мама, не горюй, не страдай, не переживай. Все равно ведь ничего изменить уже невозможно, а лить слезы — это обидеть меня…
Никто не скажет про меня, что я был трус. В это можешь поверить. Знаю, что ты этих строк не прочтешь, и все же крепко люби мою Наташу, пиши ей письма и пригласи погостить, покажи ей нашу Армению, свози на Севан и в Эчмиэдзин.
Целую тебя, мама, твои седые виски, твой морщинистый лоб и нежные руки.
Твой сын Акоп Гарибян.
Да, мама, я тут подружился с одним храбрым мальчишкой — Андрюшкой. Он любит рисовать. На одном его рисунке я написал твой адрес. Пусть он станет моим младшим братом. Он остался живым и ходит по земле.
Вот такая история, ребята…
Все эти письма были переданы родным погибших спустя почти двадцать лет со дня их гибели…
Как только были расшифрованы дневники радиста, вся наша команда водолазов начала розыски Андрея, но… пока безрезультатно.
Может быть, моряки перепутали фамилию его матери, но ни мы, ни родственники погибших не имеем никаких сведений о его дальнейшей судьбе.
Не появился он и в армянском селе Димиджане у матери Акопа, хотя Гарибян и пишет, что на одном из рисунков мальчика он оставил свой адрес.
Но с тех пор всегда, поднимая со дна морского затопленные корабли, я вспоминаю об удивительной судьбе этого транспорта и об одном оставшемся в живых члене его экипажа.
Отзовись, Андрейка!..
Александр Игнатьевич Горизонтов стал медленно складывать в папку листки дневника и письма. Потом он сел у окна и закурил. И было слышно, как с хрипотцой, словно тяжело вздыхая, раскуривается его черная морская трубка.
Аня первая нарушила молчание.
— Папа, но ты ничего не сказал о ленточке…
