Матросская тишина (Моя большая земля) - Галич Александр Аркадьевич (серия книг TXT) 📗
Давид. Будет. Непременно.
Таня. Я стала очень жадная, Додька! Хочу, чтобы все исполнилось. Все, что придумала. Самая малая малость. Ничего не желаю уступать. Вот кончим, и тогда…
Быстро входит сосед Давида – Слава Лебедев. Он коренастый, косолапый, у него открытое мальчишеское лицо и большие, солидные роговые очки.
Лебедев. Добрый вечер.
Таня. Добрый вечер, Славочка.
Лебедев. Тебе письмо, Давид. (Через стол перебросил Давиду письмо. Сел на свою кровать, закрыл руками лицо.)
Таня. Что с вами?
Лебедев. Голова болит.
Таня. И вы захворали?! Честное слово, прямо не общежитие, а лазарет!
Давид. Слава, а что в газетах?
Лебедев. Все то же. Продолжаются бои на подступах к Мадриду.
Давид вскрыл конверт, быстро пробежал глазами письмо.
Таня. Откуда?
Давид. Из Тульчина. Целый месяц шло. (Встал, со злостью разорвал письмо, бросил в пепельницу.)
Таня. Что такое?
Давид. А какого черта он денег не шлет?!
Таня. Кто?
Давид, не отвечая, грустно примостился на подоконнике.
Таня. В общем, я ухожу… Через час вернусь. Хотите, Славочка, я пирамидона вам принесу?
Лебедев. Спасибо, у меня есть. Большое спасибо.
Таня (наклонилась к Лебедеву). Славочка, вы очень хороший человек! Правда, правда! И вот что – можно, я вам буду говорить «ты»? (Засмеялась.) Мальчики, сидите и ждите – я скоро вернусь, и мы что-нибудь вместе придумаем! (Снова засмеялась, перекружилась на каблуках и исчезла.)
Долгое молчание.
Лебедев. Никто не спрашивал меня?
Давид. Нет, никто.
Лебедев. Голова смертельно болит… А Таня откуда знает? Ты ей сказал?
Давид. Да.
Лебедев. Ну, правильно. Я ведь и не скрываю… Черт, голова как болит! Весь день прошатался но городу! Все думал!
Давид. О чем?
Лебедев. Об отце. Ты пойми, ведь я не просто любил его. Я им всегда гордился. И всегда помнил о нем. Даже на зачете, когда Чайковского играл, – помнил о нем. О том, что это он научил меня говорить, читать, запускать змея, переплывать Волгу…
Давид (вспыхнув). Перестань!
Лебедев. Что ты?
Давид (помолчав). Ничего. Извини.
Лебедев. А теперь мне говорят – он враг… Должен я в это верить или не должен?
Давид. Должен.
Лебедев. Почему?
Давид. Потому, что ты комсомолец…
Лебедев (резко). А я не комсомолец!
Давид (опешил). Что-о?
Лебедев. Меня исключили сегодня. И со стипендии сняли. Вот, брат, какие дела!
Давид (недоверчиво). Врешь! (Поглядел на Лебедева, сжал кулаки.) Ну, это уж слишком! Это ерунда, Славка!
Лебедев (взорвался). Да? А что не слишком? На каких весах это меряют, что слишком, а что не слишком?! (Поморщился.) Черт, как болит голова! А в общем, Додька, тяжело! Очень тяжело. Из консерватории придется, конечно, уйти.
Давид. Ты шутишь?
Лебедев (усмехнулся). Разве похоже? Нет, не шучу. У меня в Кинешме мать, сестренка маленькая – мне помогать им теперь надо… Уйду в какое-нибудь кино…
Давид. В какое кино?
Лебедев. Ну, в оркестр, который перед сеансами играет… Что я «Кукарачу», что ли, сыграть не смогу?!
В дверь стучат.
Давид. Кто там?
Входит, прихрамывая, высокий русоголовый человек в гимнастерке и сапогах. Это секретарь партийного бюро консерватории – Иван Кузьмин Чернышев. Ему сорок лет, не больше, но и Давиду и Славе Лебедеву он, разумеется, кажется стариком. У него широкое рябое лицо, добрые близорукие глаза. В руке у Чернышева полевая сумка, чем-то туго набитая, повидавшая виды.
Чернышев. Добрый вечер, друзья! К вам можно?
Давид (удивленно и радостно). Иван Кузьмич? Здравствуйте. Конечно можно. Милости просим.
Лебедев (коротко). Здравствуйте.
Чернышев неторопливо придвигает стул к постели Давида, вытирает платком лицо.
Чернышев. Жарко. Как здоровье, Давид?
Давид. Температура.
Чернышев (покачал головой). Беда-a! (Улыбнулся.) Поправляйся скорей, дела есть.
Давид (внимательно поглядел на Чернышева, прищурил глаза). Иван Кузьмич, это очень хорошо, что вы пришли! Очень хорошо. Я сейчас… Мне сейчас сказал Лебедев…
Лебедев. Давид, перестань!
Отворяется дверь, и снова появляется Людмила Шутова.
Людмила. Шварц!
Давид (резко). Людмила, к нам сейчас нельзя!
Людмила. Ничего, ничего! Мне можно! Шварц, а какой основной вопрос стоял на втором съезде?
Давид. До чего же ты мне надоела! Программа партии.
Людмила. Так, нормально. А закурить нет. Славка?
Лебедев. Нет.
Чернышев (с улыбкой). И я не курю.
Людмила. Жалеете! Все у вас, ребята, есть – только совести у вас, ребята, нет…
Давид. Людмила, уходи!
Людмила. Между прочим, Славка, держи тридцать рублей. Я зимой у тебя брала. Не помнишь? Держи, держи и не спорь! (Положила руку Лебедеву на плечо.) И не горюй, Славка! Выше голову!
Давид. Людмила!
Людмила. Поэма не кончена, продолжение в следующем номере… Прощай, прощай и помни обо мне! (Уходит.)
Молчание.
Чернышев (засмеялся). Занятная гражданочка! Это кто же такая?
Давид. Шутова Людмила. Из Литинститута. Она – не то гениальная, не то ненормальная! Не поймешь!
Лебедев (с виноватой и смущенной улыбкой спрятал деньги в карман пиджака). Какой-то долг выдумала…
Молчание.
Давид (волнуясь). Вот, кстати, Иван Кузьмич, я начал говорить, а она перебила… Я хотел… Мне сейчас сказал Славка, что его исключили из комсомола и сняли со стипендии.
Чернышев (негромко). Ну, насчет комсомола – этот вопрос будет окончательно решать райком. А насчет стипендии – зайди в понедельник, Лебедев, в дирекцию, к Фалалею – он тебе даст приказ почитать.
Лебедев. А я уже читал, спасибо.
Чернышев. Ты утренний приказ читал. А это другой – вечерний.
Давид. О чем?
Чернышев. Об отмене утреннего! (С невеселым смешком.) Как говорится – круговорот азота в природе. Вы проходили в школе такую штуковину?
Давид. Видишь, Славка?
Лебедев (зачем-то снял очки, подышат на стекла. Встал). Вижу! До свидания!
Чернышев. Погоди! Ты смотрел новое кино «Депутат Балтики»?
Лебедев. Нет еще.
Чернышев. И я не смотрел. А говорят, стоит! Может, сбегаешь, если не лень, возьмешь билеты на девять тридцать.
