Сердце не камень - Островский Александр Николаевич (книги полностью .TXT) 📗
Константин. Коли правда, мне же лучше; я на тебе большие капиталы наживу. (Ерасту.) Ну, я теперь его понял, мы с ним и едем. что у вас с теткой будет, извести!
Ераст уходит.
Константин и Иннокентий.
Константин. Ты слышал, что я тебе сказал?
Иннокентий. Нет, я слышу только требования и вопли желудка моего.
Константин. Ну, так я тебе повторю: «Я тебя понял».
Иннокентий. Говори, милостивец, ясней!
Константин. Ты человек голодный; чем ты живешь?
Иннокентий. Подаянием от доброхотных дателей.
Константин. А когда подаяния не хватает по размеру твоего аппетита, тогда что?
Иннокентий. Надо бы умирать с голоду, но я не умираю.
Константин. На пятерню берешь?
Иннокентий. Ты что за духовник?
Константин. Ничего, признавайся, свидетелей нет.
Иннокентий. Да ты уж не товарища ли ищешь?
Константин. Пока бог миловал; а вперед не угадаешь: может, и понадобится товарищ.
Иннокентий. Так не обегай, я работник хороший.
Константин. Сундуков железных ты без ключа отпирать не пробовал?
Иннокентий. Да на что тут ключ, коли руки хороши; а то так и разрыв-траву можно приложить.
Константин. Стало быть, фомка-то бывал в руках?
Иннокентий. Что за мастер без инструмента!
Константин. Судился?
Иннокентий. Было.
Константин. А потом где гостил?
Иннокентий. В арестантских ротах.
Константин. Место хорошее! Ну, поедем! Только ты теперь держи себя, братец, в струне. С хорошими людьми в компании будешь, с купцами с богатыми. Надо тебе русское платье достать. Скажем, что ты с Волги, из Рыбинска, из крючников.
Иннокентий. Знаю, случалось кули-то таскать.
Константин. Нашей компании умей только уважить; а то на целый месяц и сыт и пьян будешь, да и мне будет хорошо.
Иннокентий. Только кормите досыта да поите допьяна, а то рад вам хоть воду возить.
Константин. Ведь тебе умирать бы с голоду в другом месте; а Москва-то матушка что значит! Здесь и такие, как ты, надобны.
Уходят. Входят Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна.
Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна.
Аполлинария Панфиловна. Да, да, конечно; Как можно без провожатого!
Вера Филипповна. Кого ж я возьму?
Аполлинария Панфиловна. Мало ль у вас… Ну, хоть Ераста.
Вера Филипповна. Как можно! Молодой человек целый день занят, ему охота погулять. У них на гулянье времени-то и так немного; чай, вечером-то радехоньки вырваться из дому, а тут еще хозяйку провожай. У меня совесть не подымется.
Аполлинария Панфиловна. Почем знать, может, ему и самому приятно. Вы домой сейчас поедете?
Вера Филипповна. Нет, уж я достою. Я всегда после второго звона отдыхать выхожу, а к третьему опять в собор.
Аполлинария Панфиловна. А уж я поеду. Народу мало; ни посмотреть не на кого, ни себя показать некому. Тут как ни оденься, никто не заметит.
Вера Филипповна. Мне все равно; я не за тем езжу.
Аполлинария Панфиловна. Нет, мы люди грешные; мы и в перковь-то ходим людей посмотреть да себя показать. Прощайте! (Уходит.)
Подходит Ераст.
Вера Филипповна и Ераст.
Вера Филипповна. Присядь, Ераст, отдохни.
Ераст. Помилуйте, смею ли я! Ничего-с, я и постою.
Вера Филипповна. Ведь устанешь, служба-то длинна.
Ераст. Хоть всю ночь-с… Я этого себе в труд не считаю.
Вера Филипповна. Ну, как знаешь.
Ераст. Уж я и то должен за счастье считать, что с вами нахожусь… В одном доме живем, а когда вас увидишь!
Вера Филипповна. Да на что ж тебе меня видеть? Тебе хозяин нужен, а не я.
Ераст. Конечно, всякое дело ведется хозяином; только ведь мы от хозяина-то, кроме брани да обиды, ничего не видим. А коли есть у нас в доме что хорошее, коли еще жить можно, так все понимают, что это от вас. Ведь мы тоже не каменные, благодарность чувствуем; только выразить ее не смеем; потому, как вы от нас очень отдалены.
Вера Филипповна. Что за благодарность! Если я что и делаю, так, поверь, не из благодарности.
Ераст. Я это очень понимаю, только за что ж вы людей так низко ставите? Ведь это значит: «Делать, мол, для вас добро я могу из жалости – нате, мол, я брошу вам… только я так высока для вас, что вы даже н благодарить меня не смеете, и ни во что я считаю вашу благодарность, как есть вы люди ничтожные».
Вера Филипповна. Нет, нет, что ты, что ты! Я никогда так и не думала.
Ераст. Хотя вы и не думали, но оно так выходит по вашим поступкам.
Вера Филипповна. Нет, нет, ты, пожалуйста, не думай! Я нисколько не горда, а только что мне стыдно, когда меня благодарят; я ничего такого особенного… а что только должное…
Ераст. Как, помилуйте, какое должное! Да вот я уж и слов не найду, как вас благодарить.
Вера Филипповна. За что, Ераст?
Ераст. Такое внимание, такая, можно сказать, заботливость обо мне… разве я стою?
Вера Филипповна. Да про что ты?
Ераст. А подарок ваш… помилуйте! Ведь уж это даже вроде как по-родственному; да и от родственников нынче не дождешься… Какие ж мои заслуги против вас, помилуйте!
Вера Филипповна. Может, и есть тебе подарок, только ты на меня не думай!
Ераст. Эх, Вера Филипповна! Вот опять с вашей стороны гордость, а мне унижение. «Бросила тебе, нищему, а благодарности не желаю».
Вера Филипповна. Нет, нет, что ты… Бог с тобой! Ну, я, я…
Ераст. Благодарность… ведь оно такое чувство, что его не удержишь, оно из души просится. Может быть, сколько слез пролито, пока я дождался, чтоб вам ее выразить.
Вера Филипповна. Ну, хорошо, я принимаю твою благодарность.
Ераст. Позвольте ручку поцеловать.
Вера Филипповна. Ах, нет, что ты, что ты! я никогда…
Ераст. Да отчего же, помилуйте! Все дамы-с…
Вера Филипповна. Да нет, что это, как можно! Я знаю, что у дам и барышень целуют руки, да нехорошо это. За что нас возвеличивать, что в нас такого особенного? Мы такие же люди. Ведь это разве какого высокого звания или за святость жизни, а какое наше звание, какие ж мы святые! Которая разве уж сама себя не понимает, что она такое, ну, по глупости, и рада, а то как это равному человеку свою руку давать целовать. Вот у матери целуй! Потому нет больше ничего для тебя на свете, как ее любовь, ее забота, ее печаль о тебе.
Ераст. Хорошо, у кого жива родительница; а коли с детства кто сиротой остался.
Вера Филипповна. Что ж, божья воля.
Ераст. Это точно-с. Но разве другая женщина не может быть вместо матери-с?
Вера Филипповна. Никогда, Ераст, никогда!
Ераст. Нет, может-с. Положим так, что в ней любви такой уж не будет; да это ничего-с. Вы извольте понять, что такое сирота с малых лет. Ласки не видишь, никто тебя не пожалеет, а ведь горе-то частое. Каково сидеть одному в углу да кулаком слезы утирать? Плачешь, а на душе не легче, а все тяжелей становится. Есть ли на свете горчее сиротских слез? А коли есть к кому прийти с горем-то, так совсем другое дело: приляжешь на грудь с слезами-то, и она над тобою заплачет, вот сразу и легче, вот и конец горю.
Вера Филипповна. Правда твоя, правда. Присядь, Ераст.
