Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Пьесы и радиопьесы - Дюрренматт Фридрих (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Господа судьи, почтенные отцы! В чем заключается самое страшное, то, что приводит нас в содрогание, вынуждает всех цивилизованных людей отвернуться в ужасе от нашего города? Хлоя Струтион, одна из наших уважаемых и добронравных матрон, состоящая в браке с зубным врачом Струтионом, виднейшим специалистом Фракии в искусстве лечения зубов, дочь военачальника Стилбона, ходила позавчера вечером, между одиннадцатью и часом, к Мильтиаду. Хорошо, это факт. Далее, Полифон в своем усердии установил, что та же самая женщина, мужа которой вы видите теперь сломленного духом на своей скамье, посетила в этот же вечер и верховного жреца Агатирса. Конечно, в необычное время, но при святости наших идеалов…
Филиппид. Ближе к сути!
Фисигнат. Можно ли сделать из этого выводы, которые сделал Полифон? Нет! Разве наши матери, наши супруга, наши дочери не выше всяких, повторяю, всяких, подозрений, даже если они и идут в столь поздний час к верховному жрецу? Абдера рухнет, почтенные отцы, если мы усомнимся в чистоте, в неприступности наших жен! Кого еще будет подозревать Полифон, если мы предоставим ему эту возможность? Кто еще будет вывалян им в уличной грязи? Да все мы!.. Полифон установил, что в понедельник было заседание комиссии по культу. Но на нем присутствовал не только Агатирс, почтенные отцы, на нем был и старший жрец Латоны, Стробил. И доказано, что он, вместе с теми пятью судьями, которые голосовали за погонщика ослов, тоже удалился в отдельное помещение. Какие дела могут быть у старшего жреца Латоны с вечно пьяным погонщиком ослов, с погонщиком, который…
1-й судья. Он больше не пьет!
Филиппид. Тихо! (Звонит в колокольчик.)
Фисигнат. Он пил и будет пить, нас не обманешь этой адвокатской комедией с пьяницей, который внезапно стал добродетельным. Ничто не может помешать нам спросить: с кем общается Стробил? Кто ходит к нему посреди ночи? Кого видят возмущенные граждане в освещенном окне его рабочего кабинета разыгрывающей пантомиму, причем почти без одежды? Танцовщицу Телезию из Милета!
Движение среди судей.
Каким образом эта особа, пролезшая с подмостков пригородного кабаре Мегары на сцену нашего городского театра в качестве солистки, связана с провонявшим чесноком погонщиком ослов? Мы будем распутывать эту историю постепенно, звено за звеном в столь роковой, ужасной цепи. Служанка Телезии помолвлена с капитаном, чей брат, оружейник, причастный к темным делам с варварскими племенами, ухаживает за модисткой, которая — что достаточно показательно для этой особы — считается лучшей приятельницей забитого создания, жены погонщика ослов Антракса, живущей с ним в его подвале.
1-й судья. Он больше не бьет ее!
Фисигнат. Он снова будет бить! Нет, даже то, что этот грубый распутник с виду морально исправился, не помешает нам спросить старшего жреца Латоны: осмеливаетесь ли вы оспаривать подобные стечения обстоятельств, господин Стробил?
1-й судья. Просто скандал!
2-й судья. Клевета!
3-й судья. Долой консерваторов, оплот Латоны!
4-й судья. Да здравствует Агатирс!
Страшный крик и шум, звонит колокольчик; шум все возрастает, потом мертвая тишина.
Филиппид. Я, Филиппид, это предчувствовал. До сути дела так и не дошли. На сцену явились идеалы. Драка была невероятная. Погонщик ослов бил зубного врача, зубной врач — Мильтиада, Мильтиад — Полифона, Полифон — Фисигната, а Фисигнат запустил мне в голову колокольчик за то, что я передал дело в сенат. Судебные приставы избили погонщика ослов, а десять судей били всех, кто попадался им под руку, получая ответные удары. Наконец каждый, шатаясь, обливаясь кровью, поплелся домой: я — в свой кабинет, судьи — в город, погонщик ослов с Полифоном — на Леонову улицу, а зубной врач Струтион вместе с Фисигнатом — в квартал особняков.
Струтион. Проклятый директор Общества по импорту рабов в Герании! Какой мне теперь прок от его больного зуба мудрости? Половина моих пациентов разбежались! Уже один зубной техник из Византии, необразованный тип, который даже не чисто говорит по-гречески, открыл на улице Аистов лавку с живой лягушкой над зубоврачебным креслом. А что я узнал о своей жене! Это выше моих сил, господин Фисигнат, выше сил! В двенадцать в храме Ясона! Я должен развестись, у меня тоже есть свои принципы! Ох, я бы с удовольствием отказался от этого процесса!
Фисигнат. Господин зубной врач Струтион! На вас смотрит весь город! О вас говорит вся Фракия! И вы хотите отказаться от процесса в эту историческую минуту! Жену свою вы потеряли. Несомненно. Вам пришлось потерять половину своей практики. Тоже верно. Но сейчас речь идет об идеалах, о человечности! Еще раз сорок драхм на мои издержки, рискнем — и противник будет уничтожен!
Полифон. А я говорю тебе как пролетарию и представителю рабочего класса: борись против беззакония, которое проявилось не только по отношению к тебе, милый Антракс, но и ко всем погонщикам ослов! Твои шансы бесспорны! Еще раз четыре драхмы — и зубной врач побежден!
Антракс. Но у меня нет больше денег, господин защитник, — ведь осел интернирован, мебель и кровати заложены и дочку, вы же знаете, маленькую Горго, мы продали в рабыни рантье Памфу…
Полифон. Если ты, уже совсем достигнув цели, уже собираясь начать успешный промысел со сдачей ослов в прокат, хочешь все бросить, милый Антракс…
Антракс. Сделаем, господин, как-нибудь сделаем.
Полифон. Вот видишь, ты человек благоразумный. Деньги надо принести не позже завтрашнего дня. И тогда доведем процесс до победного конца. О-о, вот уже и Аполлонов переулок, мне надо сворачивать, милейший, держись, будь молодцом, а я должен свернуть. Ох, проклятый запах!
Антракс. Вот он идет. К рантье Памфу. А я бреду дальше, вниз по Леоновой улице. Он хочет еще четыре драхмы и четыре уже получил. Мне остается только четыре, но это все-таки еще один осел. Придется мне выкручиваться, хотя бы из-за восьми драхм, которые я теперь потерял. Надо продать Кробилу, жену, виноторговцу Кораксу, он, наверное, возьмет ее. Ничего не поделаешь, Антракс. Сморкайся, сморкайся, бывали у тебя времена и потяжелее, раньше, когда голодали. Вон опять стоит Леонид у своего трактира. Уже и не здоровается. Потому что я больше не пью. Никак не могу сейчас — со своей добродетелью и с тем, что я теперь — народ. А вот и мой подвал. Мокрое белье уже не висит перед порогом, нет у нас больше белья. Здравствуй, Кробила, жена.
Кробила. Просяная каша готова. А чесноку у нас больше нет, муженек.
Антракс. И чесноку у нас уже нет. Я ем кашу. Я сморкаюсь. Жена, говорю я, настали плохие времена. Она что-то бурчит, старуха, стоит у очага, так всегда, и смотрит на меня. Жена, говорю я, Полифону нужны еще четыре драхмы.
Кробила. У нас больше ничего нет.
Антракс. Я продолжаю есть кашу. Потом опять сморкаюсь. Кробила, говорю я, ничего не поделаешь. Мне необходимо выиграть тяжбу, из-за долгов. Дочь мы тоже продали, говорит она. Да, говорю я, ничего изменить нельзя… Эти адвокаты тоже хотят жить. Они живут хорошо, говорит она. Я ем кашу, сморкаться еще раз не имеет смысла, придется выкладывать начистоту. Я говорю: беседовал я с виноторговцем Кораксом. Хорошее место для тебя. Он дает мне пять драхм. Трудно тебе не будет. Надо только стряпать. Он добродушный, Коракс, да и сердце у него больное, вот он и не может больше бить и тому подобное. Хорошее место. Она ничего не отвечает. Смотрит только в угол. Ты была доброй женой, говорю я, доброй, славной женой, и просяная каша всегда была хорошая, должен прямо сказать, и чеснок — первый сорт. Она опускает голову. Ну скажи хоть что-нибудь, старуха.
Кробила. Когда мне надо явиться к Кораксу?
Антракс. Сейчас. Когда хочешь. Она опять молчит. Только укладывает свои вещи. Платок на голову, доставшийся ей от матери. Изображение Артемиды, висевшее над кроватью. Воскресные сандалии. Картину, на которой мы нарисованы сидящими в день свадьбы перед храмом Латоны, — ее написал художник Беллерофон — она оставляет.
