Судьбы и сердца - Асадов Эдуард Аркадьевич (читать книги полные TXT) 📗
А в глазах презрительный прищур:
«Шура, Шура, что еще за Шура?
Мало ли звонит мне всяких дур!»
Искра смеха — будто лучик света!
Редкая минута тишины
Посреди грохочущей войны.
Мир… звонки… Да сбудется ли это?!
Все казалось призрачно-забавным.
И обоим было невдомек,
Что случись и вправду твой звонок —
Там, в далеком мире, в должный срок,
Как все было б здорово и славно!
Увидала письма. Улыбнулась:
— Девушки?
— Допустим, что и так.
— Что же ты нахмурился, чудак?
Мне-то что! — И с хрустом потянулась.
А затем с лукавинками глаз:
— Извини, что так спроста и сразу,
Любопытство исстари у нас.
Ты сказал кому-нибудь хоть раз
О любви?
— Да нет еще. Ни разу.
— Вот и славно. Честное же слово,
Болтунов… ведь их не сосчитать!
Не успеют «здравствуйте» сказать —
И «люблю», пожалуйста, готово!
— А вот это, — тронула письмо, —
Мамино. Я верно угадала?
Если б мне когда-нибудь само
Вдруг пришло такое вот письмо,
Я б луну от радости достала!
Что застыл безмолвно, как вопрос?
Нет, с рожденьем у меня в порядке:
Дед меня нашел в капустной грядке,
Говорят, скворец меня принес.
Что ж, я впрямь невесело росла,
Золушка и та того не ведала:
Тиф, невзгоды… Мама умерла…
Мне и четырех-то даже не было.
Вечно хмурый пьяница отец.
Мачеха — еще вторая рюмка.
Это в сказке: туфельки, дворец…
Жизнь суровей: девушка-боец,
Сапоги и докторская сумка.
Впрочем, жизнь всегда за что-то бой!
Все настанет: и цветы и платья.
Будем живы, мы еще с тобой
Побываем где-нибудь во МХАТе!
Ну, пора. Смеркается. Пойду! —
Протянула руку. Быстро встала
И легко тропинкою сбежала,
Помахав ушанкой на ходу.
Глава IV
ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР В МОСКВЕ
В ледяную топая броню,
Пляшет вьюга над Москвой-рекою,
Заметая белою крупою
Голубую тонкую лыжню.
Нынче день капризен, как судьба:
Утром солнце звякало капелью,
А затем прихлынула с метелью
Белая сплошная ворожба.
Я сижу, не зажигая света,
И включать приемник не хочу.
Нынче время, памятью согрето,
Шлет сигнал из дальнего рассвета
Кодом по сердечному ключу.
Тот рассвет у неба в изголовье
Был крутым от просоленных слов,
Красно-белым от бинтов и крови,
Черным от воронок и дымов.
Тяжкий грохот, прокатясь по крышам,
Прогремел за праздничным окном.
Только сердце почему-то слышит
Тот, другой артиллерийский гром!
Тот, другой, что, силы не жалея,
Был тараном схваток боевых.
Помнишь, Шурка, наши батареи?
Помнишь хлопцев, павших и живых?!
Помнишь жмыхи, что порою лопали?
Помнишь шутки, раны, ордена?
Помнишь, как катилась к Севастополю
Фронтовая грозная весна!
ИШУНЬСКИЕ ПОЗИЦИИ
1
В линзах солнце дымное дробится,
Степь — как скатерть с блюдцами озер.
Мы берем Ишуньские позиции.
Впереди, как в сводке говорится,
«Полный стратегический простор».
Ни куста, ни крыши, ни забора,
Широта, простор и благодать.
Только лупят из того «простора»
Так, что от свинцового напора
Головы порою не поднять.
Ну а мы, однако, поднимали.
Как смогли? У господа спроси!
Но таким огнем прогромыхали,
Что земля качнулась на оси!
Их окопы, танки, минометы,
Разом — огнедышащий погост.
И рванулась матушка-пехота,
И пошла, как говорится, в рост!
Хорошо ли обогрелись, фрицы?
Жарьтесь, за огнем не постоим!
Мы берем Ишуньские позиции,
Мы идем, освобождая Крым!
2
В полдень зуммер, топкий, как заноза:
— Вал пехоты выдохся, ослаб.
Враг застрял в траншеях, у совхоза,
Через час, не позже, новый залп!
Турченко не любит разговоров.
Развернул планшетку:
— Вот смотри:
Здесь совхоз, А там, у косогора,
Мы им зад прихлопнем ровно в три!
Вдруг застыв, прислушался всей кожей
И в окоп. — А ну, давай сюда! —
Я снарядный вой услышал тоже,
Но решил: минует, ерунда!
Взрыв раздался рядом, за спиной,
Вскинув кверху ящики и глину!
Оглушил, ударил, опрокинул,
Резкий и грохочуще-тугой!
Как в живых случилось мне остаться,
И теперь не ведаю о том.
Пролетев, как щепка, кувырком,
Чуть успел за бруствер задержаться
И, нарушив все субординации,
Придавил начальство животом!
Турченко неторопливо сел,
Осмотрел меня тревожным взглядом
И, довольный, крякнул: — Уцелел!
Повезло, брат, лучше и не надо!
Подал флягу. — На-ка, укрепись.
Все равно паружу не соваться.
Вон как начал минами плеваться.
Ничего. Потом не прогневись!
Взрывы, гарь… И вдруг песок на шею,
Сумка вниз из дымной темноты,
Кто-то следом прыгает в траншею.
— Покажите, что с ним?!
— Шура, ты?
— Жив! А я… А мне-то показалось…
Вижу вдруг — разрыв, и ты пропал…
Господи, ну как же напугал! —
И к плечу беспомощно прижалась.
Турченко ей сунул было флягу.
Отстранила: — Не люблю. Учти. —
А сама как белая бумага,
Как металл медали «За отвагу»,
Что сияла на ее груди.
Закурила, шапку подняла.
— Ну, пойду я… Хватит прохлаждаться! —
Улыбнулась: — У меня дела.
Ну а вам счастливо оставаться.
Ладно, знаю: смелые солдаты.
Кстати, и стрельбы почти уж нет.
Помогите выбраться, ребята! —
И за нами зашагала вслед.
Ласково похлопав по спине,
Турченко шепнул мне, улыбаясь!
— Если я хоть в чем-то разбираюсь,
Ты везуч, по-моему, вдвойне!
3
Ax, как нас встречали, как встречали
Горем опаленные сердца!
Женщины навстречу выбегали,
Плакали, смеялись, обнимали
И кричали что-то без конца.
Руки загорелые раскинув,
Встав толпою посреди пути,
Так, что ни проехать, ни пройти,
Окружали каждую машину.
Возле хаток расстилали скатерти
С молоком и горками еды
Русские, украинские матери,
Всем нам, всем нам дорогие матери,
Вдовы и столетние деды.
И, в толпе разноголосой стоя,
Хлопцы, улыбаясь широко,
Часто не остывшие от боя,
С уваженьем пили молоко.
С уваженьем? Нет, с благоговеньем!
Ибо каждый точно понимал
Все их муки, беды, униженья,
И ржаное, темное печенье
Было повесомей, чем металл.
И везде о самых долгожданных
Вопрошали мать или сестра:
— Вы не знали Мухина Ивана?
Или, может, бачили случайно
Пехотинца Марченко Петра?
Только где он, Мухин этот самый,
Как его отыщешь на войне?
Может, бьется за рекою Ламой,
Может, сгинул в Западной Двине?
Тот, кто любит, неотступно ждет.
У любви терпение найдется.
— Не волнуйтесь, мама, он вернется,
Вот побьет фашистов и придет!
Если ж не пришел, простите, милые,
Светлые пророчества бойцов,
Что дрались с любой бедой постылою,
С черной злобой пулеметнорылою,
Только вот не обладали силою
Воскрешать ни братьев, ни отцов.
Да и нас отнюдь не воскрешали.
Скажем без бодряческих речей,
Что не все мы снова увидали
Те края, где верно ожидали
Нас глаза сестер и матерей.
Глава V
В СОВХОЗЕ
Фронтовая крымская весна,
Гарью припорошенные розы
(Хоть не время, все-таки война)
Пряно пахнут в садиках совхоза.
О, как дорог незнакомый дом,
Где ты мог с удобствами побриться,
Не спеша до пояса умыться
И поесть ватрушек с творогом,
Где хозяек щедрые сердца
Так приветить воина стараются,
Что тот дом и люди вспоминаются
