Судьбы и сердца - Асадов Эдуард Аркадьевич (читать книги полные TXT) 📗
Вдруг звонит мне с площади Никитской.
Повстречались, обнялись, и снова
Встречи, разговоры без конца,
И теперь я, честное же слово,
Словно сын, дождавшийся отца!
Утро, красно-бурою лисицей
Развалясь на мягких облаках,
Потянулось сладко над столицей
И лизнуло снег на фонарях.
Снова прячась в давнее былое,
Вслед за тенью уплывает тень.
И шагает шумною Москвою
Энергичный и веселый день.
Отразись улыбкой молодой
Даже в самом крохотном оконце,
Поднялось огромнейшее солнце
Над моей огромною страной.
И сияет в животворной силе
Вплоть до рубежей моей земли
Все, что мы когда-то защитили,
Все, что от пожаров сберегли!
И не зря над крышами, над тополем,
Над Сапун-горою поутру
Жаркий стяг над гордым Севастополем
Алой птицей бьется на ветру!
ЭПИЛОГ
Вот и спета песнь, как говорится!
Кончена финальная глава,
Пережита каждая страница,
Сказаны последние слова.
Голубеют горные отроги,
К рекам реки радостно бегут,
Только нас, наверное, дороги
Никогда уж больше не сведут.
Ну так что же, сожалеть не будем!
Ведь, пожалуй, главное сейчас,
Что, горя, мы отдавали людям
Все, что было лучшего у нас!
Если даже нет тебя на свете,
Разве можно погасить мечту?!
Я б хотел, чтоб каждый на планете
Повстречал такую чистоту!
Мчится время. Уплывают лица,
Как в реке осенняя листва.
Кончена последняя страница,
Сказаны последние слова,
О, как часто трудно оглядеться
В спешке дел! И все же иногда
Что-то остро вдруг уколет сердце
И напомнит давние года.
И тогда вдруг словно из тумана
Вижу взгляд твой строгий и прямой,
Портупею, кобуру нагана,
Рыжую ушанку со звездой…
Легкая, знакомая фигурка,
Дымные, далекие края,
Где ж ты нынче, тоненькая Шурка —
Фронтовая молодость моя?!
ГАЛИНА
(Лирическая повесть в стихах)
ЧАСТЬ I
Глава I В ТЕПЛОМ ПЕРЕУЛКЕ
1
Крик влетел пронзительный, звенящий
В каждый двор, окошко и чердак.
Он, как вспышка молнии слепящей,
Разорвал вечерний полумрак…
Крик влетел и лопнул, как струна.
Воздух стал вдруг непривычно гулок.
И в настороженный переулок
Вороном упала тишина…
Что случилось? Женщина кричала.
Надо встать и выйти. Робость прочь!
Может быть, в беду она попала,
Нужно выйти, выйти и помочь!
Мужество! Ну где ж ты затаилось?
В Теплом переулке тишина.
Ни одно окно не растворилось.
Дверь не распахнулась ни одна…
Трусость, что ли, в душах колобродит?
Равнодушье ли к чужой судьбе?
Что же: всякий для себя, выходит?
Каждый, значит, только о себе?
Нет, не так! От крепкого удара
Дверь подъезда настежь: — Кто там? Эй! —
Вот уже бегут вдоль тротуара,
Голоса все ближе, все слышней.
Пусть не видно милиционера.
Раз беда — они помочь готовы,
Нет, не все укрылись за портьеры,
Нет, не все задвинули засовы!
2
А случилось так: у Рыбаковых
Праздновался Варин день рожденья.
И хозяйка, рдея от смущенья,
В красном платье, в туфельках вишневых
В доме принимала поздравленья.
Тридцать семь — не так уж это мало.
Женщина тут вправе и слукавить,
Года три убавить для начала —
Пусть не три, пусть год, а все ж убавить…
Но какой ей год перечеркнуть?
Ведь не тот, что в руки дал букварь,
Год, когда дохнул морозом в грудь
Черно-белый памятный январь.
Скорбный зал… Крутой знакомый лоб…
Алые полотна кумача.
И плывущий над рядами гроб
Близкого ребятам Ильича…
Этот год не позабудешь, нет!
Горестный, торжественный и строгий.
Ну а тот, что вырос на пороге,
Когда было Варьке десять лет?
Может, этот год прошел как тень?
Взять — и зачеркнуть его, к примеру.
Только выйдет так, что в майский день
Варька не вступала в пионеры…
И какой бы счет годам ни шел,
Нет такого, чтобы крался тихо!
Этот год — вступленье в комсомол.
А другой — на фабрике ткачиха.
Это юность. Но ведь были годы,
О которых тяжко вспоминать?!
Вот война… дымы до небосвода,
У порога плачущая мать…
Тяжкий след оставила война.
Только как ей сбросить годы эти?
Выйдет ведь тогда, что не она
В полковом служила лазарете,
Выйдет, не она под свист и гром,
Прикрывая раненых собою,
Бинтовала под любым огнем
И несла их, стонущих, из боя.
Кто ж, как не она, порой ночной
Через топь болота ледяного
Вынесла с раздробленной ногой
Старшину Максима Рыбакова.
Рыбаков в санбате стал грустить
И однажды молвил ей, вздыхая:
— Без ноги, как видишь, можно жить,
А вот без тебя как жить, не знаю…
И сейчас вот рядом за столом.
Он, прошедший вместе с ней войну,
Наполняет свой бокал вином
И глядит с улыбкой на жену.
Пусть не легкий за спиною путь
И у глаз прибавилось морщин,
Только разве можно зачеркнуть
Что там год-хотя бы день один!
Тридцать семь — не тридцать. Верно. Да.
Тридцать семь — не звонких двадцать пять.
Но, коль с толком прожиты года,
Право, их не стоит убавлять!
Веселились гости за столом,
Возглашали гости тосты разные.
И звенели рюмки хрусталем,
Вспыхивая искрами алмазными…
* * *
Крик влетел пронзительный, звенящий,
Заглушив застольный звон и гул,
Он как будто стужей леденящей
Прямо в душу каждому дохнул.
Сразу наступила тишина…
— Грабят, — кто-то произнес несмело, —
Только наше дело сторона.
Никому ведь жить не надоело…
Но хозяин, встав, ответил строго:
— Что мы, люди иль какие звери?
Лезь, мол, в норку, если где тревога… —
И пошел, скрипя протезом, к двери.
Но, уже его опередив,
Кинулась Варвара в коридор.
Вся — один стремительный порыв,
Вниз… скорей! По лестнице во двор…
В ночь метнулись две плечистых тени…
И Варвара тотчас увидала
Женщину, что, подогнув колени,
Как-то странно наземь оседала…
Сжав лицо обеими руками,
Женщина стонала глухо, редко,
А сквозь пальцы темными ручьями
Кровь лилась на белую жакетку.
И, когда сознание теряла,
Сотрясая Варю зябкой дрожью,
Все к груди зачем-то прижимала
Сумочку из светло-синей кожи.
Раны, кровь Варваре не в новинку.
Нет бинтов — и так бывало тоже.
С плеч долой пунцовую косынку!
— Милая… крепись… сейчас поможем…
Стали быстро собираться люди:
Слесарь, бабка, дворник, два солдата.
Рыбаков шагнул из автомата:
— Я звонил. Сейчас машина будет.
В это время появился тот,
Кто обязан первым появляться.
Строгий взгляд, фуражка, грудь вперед…
— Граждане, прошу не собираться!
Позабыв давно о платье новом,
Кровь на нем (да разве тут до бала!)
Варя, сев на камень перед домом,
Раненую за плечи держала.
Вот гудок, носилки, санитары…
— Где она? Прошу посторониться! —
Раненая вскинула ресницы
И на миг поймала взгляд Варвары.
Словно что-то вымолвить хотела,
Но опять поникла в забытьи.
Врач спросила Варю: — Вы свои?
Вы подруги? Как здесь было дело?
Впрочем, можно говорить в пути.
Вы могли бы ехать? Дайте свету!
Да, все ясно… тише… не трясти…
На носилки… так… теперь в карету!
Варя быстро обернулась к мужу:
— Знаешь, нужно что-то предпринять! —
Я поеду. Вдруг ей станет хуже,
Может, дома дети или мать…
Улыбнулась: — Не сердись, мужчина,
