Кавказский пленник - Пушкин Александр Сергеевич (книги полностью бесплатно .TXT) 📗

Александр Сергеевич Пушкин

КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК

Посвящение

Н. Н. Раевскому

Прими с улыбкою, мой друг,

Свободной музы приношенье:

Тебе я посвятил, изгнанной лиры пенье

И вдохновенный свой досуг.

Когда я погибал, безвинный, безотрадный, И шепот клеветы внимал со всех сторон, Когда кинжал измены хладный,

Когда любви тяжелый сон

Меня терзали и мертвили,

Я близ тебя еще спокойство находил; Я сердцем отдыхал — друг друга мы любили: И бури надо мной свирепость утомили, Я в мирной пристани богов благословил.

Во дни печальные разлуки

Мои задумчивые звуки

Напоминали мне Кавказ,

Где пасмурный Бешту[1], пустынник величавый, Аулов[2] и полей властитель пятиглавый, Был новый для меня Парнас.

Забуду ли его кремнистые вершины, Гремучие ключи, увядшие равнины, Пустыни знойные, края, где ты со мной

Делил души младые впечатленья;

Где рыскает в горах воинственный разбой, И дикий гений вдохновенья

Таится в тишине глухой?

Ты здесь найдешь воспоминанья,

Быть может, милых сердцу дней,

Противуречия страстей,

Мечты знакомые, знакомые страданья

И тайный глас души моей.

Мы в жизни розно шли: в объятиях покоя

Едва, едва расцвел и вслед отца-героя

В поля кровавые, под тучи вражьих стрел, Младенец избранный, ты гордо полетел.

Отечество тебя ласкало с умиленьем, Как жертву милую, как верный свет надежд.

Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем; Я жертва клеветы и мстительных невежд; Но сердце укрепив свободой и терпеньем, Я ждал беспечно лучших дней;

И счастие моих друзей

Мне было сладким утешеньем.

Часть первая

В ауле, на своих порогах,

Черкесы праздные сидят.

Сыны Кавказа говорят

О бранных, гибельных тревогах,

О красоте своих коней,

О наслажденьях дикой неги;

Воспоминают прежних дней

Неотразимые набеги,

Обманы хитрых узденей[3],

Удары шашек[4] их жестоких,

И меткость неизбежных стрел,

И пепел разоренных сел,

И ласки пленниц чернооких.

Текут беседы в тишине;

Луна плывет в ночном тумане;

И вдруг пред ними на коне

Черкес. Он быстро на аркане

Младого пленника влачил.

«Вот русский!» — хищник возопил.

Аул на крик его сбежался

Ожесточенною толпой;

Но пленник хладный и немой,

С обезображенной главой,

Как труп, недвижим оставался.

Лица врагов не видит он,

Угроз и криков он не слышит;

Над ним летает смертный сон

И холодом тлетворным дышит.

И долго пленник молодой

Лежал в забвении тяжелом.

Уж полдень над его главой

Пылал в сиянии веселом;

И жизни дух проснулся в нем,

Невнятный стон в устах раздался; Согретый солнечным лучом,

Несчастный тихо приподнялся;

Кругом обводит слабый взор…

И видит: неприступных гор

Над ним воздвигнулась громада.

Гнездо разбойничьих племен,

Черкесской вольности ограда.

Воспомнил юноша свой плен,

Как сна ужасного тревоги,

И слышит: загремели вдруг

Его закованные ноги…

Всё, всё сказал ужасный звук;

Затмилась перед ним природа.

Прости, священная свобода!

Он раб.

За саклями[5] лежит

Он у колючего забора.

Черкесы в поле, нет надзора,

В пустом ауле всё молчит.

Пред ним пустынные равнины

Лежат зеленой пеленой;

Там холмов тянутся грядой

Однообразные вершины;

Меж них уединенный путь

В дали теряется угрюмой:

И пленника младого грудь

Тяжелой взволновалась думой…

В Россию дальний путь ведет,

В страну, где пламенную младость

Он гордо начал без забот;

Где первую познал он радость,

Где много милого любил,

Где обнял грозное страданье,

Где бурной жизнью погубил

Надежду, радость и желанье,

И лучших дней воспоминанье

В увядшем сердце заключил.

Людей и свет изведал он,

И знал неверной жизни цену.

В сердцах друзей нашед измену,

В мечтах любви безумный сон,

Наскуча жертвой быть привычной

Давно презренной суеты,

И неприязни двуязычной,

И простодушной клеветы,

Отступник света, друг природы,

Покинул он родной предел

И в край далекий полетел

С веселым призраком свободы.

Свобода! он одной тебя

Еще искал в пустынном мире.

Страстями чувства истребя,

Охолодев к мечтам и к лире,

С волненьем песни он внимал,

Одушевленные тобою,

И с верой, пламенной мольбою

Твой гордый идол обнимал.

Свершилось… целью упованья

Не зрит он в мире ничего.

И вы, последние мечтанья,

И вы сокрылись от него.

Он раб. Склонясь главой на камень, Он ждет, чтоб с сумрачной зарей

Погас печальной жизни пламень,

И жаждет сени гробовой.

Уж меркнет солнце за горами;

Вдали раздался шумный гул;

С полей народ идет в аул,

Сверкая светлыми косами.

Пришли; в домах зажглись огни,

И постепенно шум нестройный

Умолкнул; всё в ночной тени

Объято негою спокойной;

Вдали сверкает горный ключ,

Сбегая с каменной стремнины;

Оделись пеленою туч

Кавказа спящие вершины…

Но кто, в сиянии луны,

Среди глубокой тишины

Идет, украдкою ступая?

Очнулся русский. Перед ним,

С приветом нежным и немым,

Стоит черкешенка младая.

На деву молча смотрит он

И мыслит: это лживый сон,

Усталых чувств игра пустая.

Луною чуть озарена,

С улыбкой жалости отрадной

Колена преклонив, она

К его устам кумыс[6] прохладный

Подносит тихою рукой.

Но он забыл сосуд целебный;

Он ловит жадною душой

Приятной речи звук волшебный

И взоры девы молодой.

Он чуждых слов не понимает;

Но взор умильный, жар ланит,

Но голос нежный говорит:

Живи! и пленник оживает.

И он, собрав остаток сил,

Веленью милому покорный,

Привстал — и чашей благотворной

Томленье жажды утолил.

Потом на камень вновь склонился

Отягощенною главой,

Но всё к черкешенке младой

Угасший взор его стремился.

И долго, долго перед ним

Она, задумчива, сидела;

Как бы участием немым

Утешить пленника хотела;

Уста невольно каждый час

С начатой речью открывались;

Она вздыхала, и не раз

Слезами очи наполнялись.

За днями дни прошли как тень.

В горах, окованный, у стада

Проводит пленник каждый день.

Пещеры влажная прохлада

Его скрывает в летний зной;

Когда же рог луны сребристой

Блеснет за мрачною горой,

Черкешенка, тропой тенистой,

Приносит пленнику вино,

Кумыс, и ульев сот душистый,

И белоснежное пшено;

С ним тайный ужин разделяет;

На нем покоит нежный взор;

С неясной речию сливает

Очей и знаков разговор;

Поет ему и песни гор,

И песни Грузии счастливой,[7]

И памяти нетерпеливой

Передает язык чужой.

Впервые девственной душой

Она любила, знала счастье,

Но русский жизни молодой

Давно утратил сладострастье.

Не мог он сердцем отвечать

Любви младенческой, открытой —

Быть может, сон любви забытой

Боялся он воспоминать.

Не вдруг увянет наша младость, Не вдруг восторги бросят нас,

И неожиданную радость

Еще обнимем мы не раз:

Но вы, живые впечатленья,

Первоначальная любовь,

Небесный пламень упоенья,

Не прилетаете вы вновь.

Казалось, пленник безнадежный

К унылой жизни привыкал.

Тоску неволи, жар мятежный

В душе глубоко он скрывал.

Влачася меж угрюмых скал,

В час ранней, утренней прохлады, Вперял он любопытный взор

На отдаленные громады

Седых, румяных, синих гор.

Великолепные картины!

Престолы вечные снегов,

Очам казались их вершины