Степень свободы - Юшина Яна "Sterva" (список книг .txt) 📗

:)

Здесь в мужчинах ценится война

Здесь приравнен ветер к свисту пуль,

Яростно высасывая пульс

Дважды бронированным камазам.

Стёклам поклоняется бетон.

Город окровавленным бинтом

Наживую с пропастью повязан.

Каждый шаг впивается в судьбу,

Словно провоцируя Судью

[Участь красной карточки валентна].

Выбором пристанища вольна,

Здесь в мужчинах ценится война,

В женщинах – скорей, послевоенность.

Улицы зияют немотой.

На плечах балконов не манто –

Плюшевые братья моногамий.

Каждому – посмертную медаль.

Гильз слегка обжаренный миндаль

Хрустко раздаётся под ногами.

Летопись конца – плакат, плакат.

Солнце зависает в гамаках

Чернобоких птиц-аэростатов,

Донельзя исклёванных борьбой

Высших сил, не властных над собой,

Сбившихся в кармическое стадо.

Будь ты царь, пророк или джедай,

Бога за углом не поджидай

Без противоядия от смерти

В городе урановых вагин,

Чей пароль ложится на логин,

Как на дзот, взорвав аплодисменты.

Здесь порог рассвета – болевой.

Нахер я придумала его

На служебном выходе из ада,

Город с антрацитовым лицом,

Чтобы возвращаться каждый сон,

Вечная его Шехерезада.

Чувство дождя

Мне нужен дождь, мне так невыносимо нужны его бегущие слова. 

        Кот Басё

С утра опять неистово лило, испытывало улицы, навыхлест, а пузыри [огромные, на вырост] укачивали лужи – поделом. Тревога! Этот дождь сошёл с ума, анафемой грозя ещё в прологе, стучался в окна, обивал пороги, несчастный, сам себя не понимал. Отчаянный поток бросался с крыш, впивался в рельсы – зло, до первой крови. Трамваи шли на ощупь, как герои заслуженной компьютерной игры. Был город пуст, сюжет незавершён, простужен Бог, случайный образ тесен. А мы ошиблись с выбором профессий. Но радуга явилась нагишом, бессовестная, выгнулась в спине, как купол вопросительного знака, и вывернула рифмы наизнанку, тем самым доказав тебе и мне, что мы дождю родные – сын и дочь, нас бережёт его слепая бездна. А значит, наше право – безвозмездно и навсегда дарить друг другу дождь.

Шибари

Я напишу тайком. Я не готова явно, чтобы спросили: «Яна, это сейчас о ком?»

Искренность. Год шестой. Время наводит порчу на безупречный почерк – мнимое божество требует новых жертв, образов и подобий. Вот они, на потоке, свежие, неглиже. Выбери и сшивай – белые нитки в моду лезут, не зная броду, к драпу и кружевам. Экие молодцы! Швы – мастерам на зависть. Мне бы ещё сказали как убирать концы в воду, которых две – мёртвая и живая. [Это секрет шибари.]

Он открывает дверь:

– Детка, отсыпь и мне. Вот ведь тебя контачит! –

Я не могу иначе. А на его ремне пряжка из серебра – как оберег – не роскошь.

Он из моих набросков. Я из его ребра.

Цепная манту

Нарезка "сейчас и здесь" у памяти нарасхват. Ему без неё пиздец, а ей без него Москва. Ему без неё труба, а ей без него рояль. От чтения по губам до чтения по ролям ломается микрофон, как девушка без весла. От первой до мировой смирительная весна затягивает узлы воронками запятых. Пусть рифмы ещё малы, им крыльев не запретить. Апрель попадает в цель, не стой под его стрелой. В одной из апрельских сцен открыта, как перелом, она прорастает вглубь, в глаза, в неземную синь, как бабочку на иглу, сажает его в такси и учит терять лицо, разумное пресекать, она добавляет соль его смоляным вискам. В основе цепной манту заложен условный знак: из готики в наготу кодирует их весна, разматывает в строку из коконов немоты. Он просит её: "Паркуй капели, туши зонты, подписывай приговор и заново убивай..."

Как дети от никого, прощанья [за файлом файл] [предвзятые на слабо] расставлены по местам.

Она выдыхает: "Бог! Другой бы давно устал".

Без гарантий

Девочка мается. Девочке тридцать лет. Девочка охуительна и любима. Часть её принцев похожи на Шона Бина, часть – перспективные мальчики, третьих нет. Время цитирует пройденных и иных, тщательно, скрупулёзно проводит сверку тех, кто привык к неизбежности взгляда сверху – базовых, безымянных и именных. Каждый – в отдельном конверте и каждый свят, а потому априори неприкасаем. Вскрыт, утверждён и отпущен любить глазами. Без никакого страшного колдовства. Девочке скучно. Играет себе в слова, приноровляется складывать/вычитать их. Чтоб заглянувший на запах костра читатель тихо разносторонне охуевал и, защищая от детства в её глазах нежности сумасшедшую суверенность, прятал пробитые рифмами лень и ревность, дабы в итоге красиво погибнуть за трэш, с прикладным умилением пасть в бою. Девочка-морг, мавзолей для чужих иллюзий. Как объяснить тот феномен, что каждый лузер искренне хочет её превратить в свою? Даже не знаю. Подборка её пажей неисчислима, приходится потесниться, чтобы впустить антрацитовые ресницы очередного прекрасного протеже. Истина плещется рядом, в сухой вине, блеф отмечает весёлые именины. Только на то, что он будет незаменимым, жаль, никаких [даже слабых] гарантий нет.

Паника

счастье моё как брага

[ежели гонишь чисто]

но в институте брака

я не хочу учиться

я провалю экзамен

и не зальюсь румянцем

игреки над иксами

весело поглумятся

плаваю в этой теме

плаваю безобразно

а от меня хотели

чтоб сорвалась и брассом

брасс – это слишком броско

паника по небраске

с теста одна полоска

лыбится панибратски

замуж, оно опасно

внутреннему комфорту

практика пачкать паспорт –

это пиздец какой-то

Детский Бог

Детский Бог, божественный ребёнок – двое из ларца.

Белый август кажется креплёным. Солнце на ловца

Смотрит, как затравленная сука, скалятся лучи.

Откадрируй мимику рисунка, горечь отлучи.

Выйдешь в люди, будешь в поле – воин, вровень ковылю.

Тающему лету поневоле вроде как бы люб.

Чтоб ветра за воротом гостили – Богом разве стать.

Клевер на груди твоей [крестильный] – первая звезда –

Ярче тишины, немей пожара – смотрит свысока.

Мысли расплываются по жанрам, вечер расплескав.

Оживают спорные пороки – время коротать –

И в себя, как тёмные воронки, тянут города,

Не боясь печалью отравиться, отсыреть внутри.

Счастье вырастает из провинций, что ни говори.

Счастье наступает из минора – клавишам на лоб.