Завтрашний ветер - Евтушенко Евгений Александрович (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .TXT) 📗
Однажды мне посчастливилось читать композито-
ру Стравинскому стихотворение «Граждане, послу-
шайте меня...». Стравинский слушал, казалось, впол-
слуха и вдруг на строчке «пальцами растерянно муд-
ря» воскликнул, даже зажмурившись от удовольст-
вия: «Какая вкусная строчка!» Я был поражен, пото-
му что такую неброскую строчку мог отметить далеко
не каждый профессиональный поэт. Я не уверен
в том, что существует врожденный поэтический слух,
но в том, что такой слух можно воспитать,— убежден.
И я хотел бы, пусть запоздало и не всеобъ-
емлюще, выразить мою глубокую благодарность всем
людям в моей жизни, которые воспитывали меня в
любви к поэзии. Если бы я не стал профессиональ-
ным поэтом, то все равно до конца моих дней оста-
вался бы преданным читателем поэзии.
Мой отец, геолог, писал стихи, мне кажется, что
талантливые:
Отстреливаясь от тоски,
Я убежать хотел куда-то.
Но звезды слишком высоки,
И высока за звезды плата...
Он любил поэзию и свою любовь к ней передал
мне. Прекрасно читал на память и, если я что-то не
понимал, объяснял, но не рационально, а именно кра-
сотой чтения, подчеркиванием ритмической, образной
силы строк, и не только Пушкина и Лермонтова, но
и современных поэтов, упиваясь стихом, особенно по-
нравившимся ему:
Жеребец под ним сверкает белым рафинадом.
(Э. Багрицкий)
Крутит свадьба серебряным подолом,
А в ушах у нее не серьги — подковы.
(П. Васильев)
От Махачкалы до Баку
Луны плавают на боку.
(Б. Корнилов)
Брови из-под кивера дворцам грозят.
(Н. Асеев)
Гвозди бы делать из этих людей,
Крепче бы не было в мире гвоздей.
(И. Тихонов)
Тегуантепек, Тегуантепек, страна чужая,
Три тысячи рек, три тысячи рек тебя окружают.
(С. Кирсанов)
Из иностранных поэтов отец чаще всего читал мне
Бёрнса и Киплинга.
В военные годы на станции Зима я был предостав-
лен попечению бабушки, которая не знала поэзию так
хорошо, как мой отец, зато любила Шевченко и час-
то вспоминала его стихи, читая их по-украински. Бы-
вая в таежных селах, я слушал и даже записывал
частушки, народные песни, а иногда кое-что и присо-
чинял. Наверное, воспитание поэзией вообще неотде-
лимо от воспитания фольклором, и сможет ли по-
чувствовать красоту поэзии человек, не чувствующий
красоту народных песен?
Человеком, любящим и народные песни, и стихи
современных поэтов, оказался мой отчим, аккордео-
нист. Из его уст я впервые услышал «Сергею Есени-
ну» Маяковского. Особенно поразило «Собственных
костей качаете мешок». Помню, я спросил: «А кто
такой Есенин?» — и впервые услышал есенинские сти-
хи, которые тогда было почти невозможно достать.
Стихи Есенина были для меня одновременно и на-
родной песней, и современной поэзией.
Вернувшись в Москву, я жадно набросился на
стихи. Страницы выходивших тогда поэтических сбор-
ников были, казалось, пересыпаны пеплом пожарищ
Великой Отечественной. «Сын» Антокольского, «Зоя»
Алигер, «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...»
Симонова, «Горе вам, матери Одера, Эльбы и Рей-
на...» Суркова, «Не зря мы дружбу берегли, как пе-
хотинцы берегут метр окровавленной земли, когда
его в боях берут...» Гудзенко, «Госпиталь. Все в белом.
Стены пахнут сыроватым мелом...» Луконина, «Маль-
чик жил на окраине города Колпино...» Межирова,
«Чтоб стать мужчиной, мало им родиться...» Львова,
«Ребята, передайте Поле — у нас сегодня пели со-
ловьи...» Дудина; все это входило в меня, наполняло
радостью сопереживания, хотя я еще был мальчиш-
кой. Но во время войны и мальчишки чувствовали
себя частью великого борющегося народа.
Нравилась мне книга Шефнера «Пригород» с ее
остраненными образами: «И, медленно вращая изум-
руды зеленых глаз, бездумных, как всегда, лягушки,
словно маленькие будды, на бревнышках сидели у
пруда». Твардовский казался мне тогда чересчур
простоватым, Пастернак слишком сложным. Таких
поэтов, как Тютчев и Баратынский, я почти не чи-
тал — они выглядели в моих глазах скучными, да-
лекими от той жизни, которой мы все жили во вре-
мя войны.
Однажды я прочитал отцу свои стихи о советском
парламентере, убитом фашистами в Будапеште:
Огромный город помрачнел,
Там затаился враг.
Цветком нечаянным белел
Парламентерский флаг.
Отец вдруг сказал: «В этом слове «нечаянный»
и есть поэзия».
В сорок седьмом я занимался в поэтической сту-
дии Дома пионеров Дзержинского района. Наша ру-
ководительница Л. Попова была человеком своеоб-
разным — она не только не осуждала увлечение не-
которых студийцев формальным экспериментаторст-
вом, но даже всячески поддерживала это, считая, что
в определенном возрасте поэт обязан переболеть фор-
мализмом. Строчка моего товарища «и вот убегает
осень, мелькая желтыми пятнами листьев», приводи-
лась в пример. Я писал тогда так:
Хозяева — герои Киплинга —
Бутылкой виски день встречают.
И кажется, что кровь средь кип легла
Печатью на пакеты чая.
Однажды к нам приехали в гости поэты — сту-
денты Литинститута Винокуров, Ваншенкин, Солоу-
хин, Ганабин, Кафанов, еще совсем молодые, но уже
прошедшие фронтовую школу. Нечего и говорить, как
я был горд выступать со своими стихами вместе с на-
стоящими поэтами.
Второе военное поколение, которое они представ-
ляли, внесло много нового в нашу поэзию и отстояло
лиризм, от которого некоторые более старшие поэты
начали уходить в сторону риторики. Написанные впо-
следствии негромкие лирические стихи «Мальчишки»
Ваншенкина и «Гамлет» Винокурова произвели на ме-
ня впечатление разорвавшейся бомбы.
«Багрицкого любишь?» — спросил меня после вы-
ступления в Доме пионеров Винокуров. Я ему сразу
стал читать: «Мы ржавые листья на ржавых дубах...».
Левая бровь юного мэтра удивленно полезла вверх.
Мы подружились, несмотря на заметную тогда разни-
цу в возрасте и опыте.
На всю жизнь благодарен я поэту Андрею Доста-
лю. Более трех лет он почти ежедневно занимался со
мной в литературной консультации издательства «Мо-
лодая гвардия». Андрей Досталь открыл для меня
Леонида Мартынова, в чью неповторимую интона-
цию — «Вы ночевали на цветочных клумбах?» —
я сразу влюбился.
В 1949 году мне снова повезло, когда в газете
«Советский спорт» я встретился с журналистом и поэ-
том Николаем Тарасовым. Он не только напечатал
мои первые стихи, но и просиживал со мной долгие
часы, терпеливо объясняя, какая строчка хорошая,
какая плохая и почему. Его друзья — тогда геофи-
зик, а ныне литературный критик В. Барлас и жур-
налист Л. Филатов, ныне редактор еженедельника
«Футбол — хоккей», — тоже многому научили меня
в поэзии, давая почитать из своих библиотек ред-
кие сборники. Теперь Твардовский уже не казался
мне простоватым, а Пастернак чрезмерно услож-
ненным.
Мне удалось познакомиться с творчеством Ахма-
товой, Цветаевой, Мандельштама. Однако на стихах,
которые я в то время печатал, мое расширявшееся
«поэтическое образование» совсем не сказывалось.
Как читатель я опередил себя, поэта. Я в основном
подражал Кирсанову и, когда познакомился с ним,
ожидал его похвал, но Кирсанов справедливо осудил
мое подражательство.
Неоценимое влияние на меня оказала дружба с
