Океания<br/>(Очерк и стихи) - Бальмонт Константин Дмитриевич (серия книг .TXT) 📗

Летучие рыбки, для чего вы дразните меня? Ведь, если я что-нибудь и знаю, я не смею и не могу это рассказать, я могу только бросить намек.

Чем дальше уплывает корабль, тем острее чувствуешь, что на неизвестное течение дней и месяцев ты ушел от своих, отделился от земного, и одна осталась убедительность — зори и звезды, Море и ты. Никогда на суше не увидишь такого широкого разлития зари, с отсутствием каких-либо природных или человеческих преград между тобою и небесным светом. Разве только в пустыне или у нас в степях, где равнинное царство земли разлилось подобно морю. Но и в степях, и в пустыне слишком много человеческого. Там есть шатры и караваны. Там есть станицы и стада. И хоть ветер степной — зловещий, а самум пустыни — губительный, и в пустыне, и в степях каждый миг ты ступаешь по земле, достоверной земле. А здесь на Океане, в качающейся люльке неверных вод, ты с своим могучим кораблем не более, как малый ребенок. Хорошо понимаешь, как легко утонуть. Сознаешь безошибочно, что, если тонут целые материки, твое маленькое человеческое я не больше, чем капля в безмерном Океане, тебя родившем, тебя лелеющем, тебе грозящем, тобой играющем.

В одно и то же время чувствуешь, что в нераздельном целом слились в тебе Великий Мир и Малый Мир, человеческое сознание, и то безграничное, звездное, миротворческое, на чьем ночном лоне мы мчимся среди мировых светил.

Лишь в Океанических ночах увидишь воистину звездное Небо, поймешь, что ты звезда меж звезд, узришь бесчисленность миров, ощутишь весь ужас отдаления от того, к чему хотел бы быть ближе и ближе, поймешь все благостное обетование Млечного Пути, который, упираясь в Океан, одним концом и другим концом своим, — если есть у Млечного Пути начало и конец, — говорит, что человеческой душе суждено вернуться в Отчий Дом, и что дерзнувший выйти из заветного чертога узнает со всей полнотой, как хороша радость возврата.

Жутко и сладостно быть между двух уводящих глубин, быть человеческой звездой между Небом и Морем. И чем дальше корабль уплывает от Севера к Югу, тем яснее в душе, своим троезвездием, поет Орион. Забыв тревогу, говоришь со звездным Небом. Звездные молитвы — неугасимые лампады морских минут, литургия ночного Океана.

Но по мере приближения корабля к Южной Африке, с каждой ночью созвездие Ориона все уклоняется в сторону, — содвигаясь направо, как будто перестает быть путеводным, и в одну из ночей главенствующим созвездием возникает Южный Крест. Вкось брошенное пятизвездие, пятикратность наших чувств, но не в земной их приниженности, а в Небесной взнесенности, Небесное распятие, удивляющее взор своим символическим узором, и заставляющее верить в вещую параллельность земного и небесного.

И подобно тому как южные узоры созвездий удивляют северную душу измененными своими сочетаниями, исполненными высокой значительности, самая длиннокрылая морская птица, альбатрос, делается неотъемлемым спутником корабля, — и только для свидания с этим великаном Южных морей стоит оторваться хоть раз от родного Севера и плыть в неизвестность. Эта сильная птица, не знающая усталости, возбуждает в сердце гордость и велит ему любить дерзновение. Когда в уровень с кораблем и близко от палубы летит белокрылый, серокрылый альбатрос, это не птица летит, а гений крыла. А когда альбатрос, на мгновение приблизившись вплоть к кораблю, тотчас спешит улететь от него, и падает на волны, и возносится вверх, и падает на волны, хочется броситься вслед за ним, нужно удерживаться, чтоб не поддаться желанью утонуть, ибо веруешь твердо, что, утонувши в глубинах, тотчас возлетишь из них к воле и к Солнцу, крылатою птицей, свободной от всего человеческого.

И вот Южная Африка, ласковый Кэп-Таун, предельная черта Доброй Надежды.

Хочется снова, хоть ненадолго, земли. Через пустыню быстрый поезд мчит путника в города-сады, Иоганнесбург и Дурбан. Вся Южная Африка сладко-дурманный сад. Белладонна, козья жимолость, олеандры, душистый табак, хищный магей.

Весь путь от Кэп-Тауна, вдоль Драконовых гор, по вольным пространствам братоубийственных боев, где Белые немилосердно истребляли Черных, и Белые безжалостно бились с Белыми, чрез царство Буров, до пространств, заселенных красивыми Зулусами, весь этот путь есть посвящение в новый мир, где природа исполнена могучего размаха, и где познаешь, как пафос Пространства отражается в красоте целых племен, в их войнах и плясках, в их стройных телах, в гортанном их голосе, в той неподдельной торжественности, с которой они делают самые простые вещи.

С Восточного берега Южной Африки глянуть на Мадагаскар, задуматься об Индии, глубоко задуматься о том, что туземные жители Мадагаскара суть Полинезийцы, что в этой части далеких Южных морей живут забытые братья Полинезийцев Тихого Океана, — этого я хотел.

Но ищущая мысль, как снежный шар, брошенный с горы, непременно хочет скатиться вниз, к Югу. Из Кэп-Тауна путь ведет от Южной Африки в Тасманию, это предельное царство Черных, беспощадно истребленных Белоликими в лице Англичан, которые за ними охотились, как за дикими зверьми, и всех уничтожили до единого, превратив этот крайний остров цветущего Юга в каторжный этап и место проклятых воспоминаний.