Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
В лице у нее ни кровинки. Лежит, и, склонившись над ней, Осман рукояткою финки Ударил ее меж бровей.
Отрезал ей косу тугую И платье порвал на груди. «Теперь на тебя, на такую, Никто не польстится, поди!»
И бросился тут же проворно Бежать, не теряя минут. Но крепкая чья-то за горло Схватила рука его тут.
*
Машина, сигналя протяжно, Летит из больничных дверей. Где были вы, люди? Мне страшно. Скорее, водитель, скорей!
Такого лихого шофера В столице сейчас не найдешь. Ты выжал, что мог, из мотора, Ты «скорую помощь» ведешь.
И темень прорезали фары. Сюда! Асият моя тут! И вижу я, как санитары Ее на носилки кладут.
Захлопнулись белые дверцы, След рубчатый лег на снегу. Я, словно с простреленным сердцем, За белой машиной бегу.
И вот предо мною больница. Наверх не пускают, хоть плачь. «Ну как там дела, фельдшерица?» «Приехал профессор Булач…»
О бог милосердный науки, Свершал ты не раз чудеса. Ужель не спасут твои руки Алиевой Аси глаза?
Должна она жить, и учиться, И чувствовать счастье свое. Из пединститута в больницу Примчались подружки ее.
Внизу, возле лестницы самой, Шепнула одна из девчат: «Я думаю, что телеграммой Мы вызвать должны Хадижат».
Кружился вокруг чуть заметный Снежок. А в театре как раз Достичь своей цели заветной Спешил Айгази в этот час.
Запел он: «О, выгляни, пери, О, брось из окошка хоть взгляд!» Зал полон. И только в партере Два кресла свободных стоят.
*
Лицо Хадижат как из мела: «О, горе мне! Ранена дочь!» Сбежались соседи, чтоб делом Иль добрым советом помочь.
«Не плачь. Перемелется горе. Даст бог ей здоровья опять». «Я верю, что будем мы вскоре На Асиной свадьбе плясать».
«Самой тебе дочку не худо Проведать. Она тебя ждет». «В Хунзах отправляйся, оттуда Доставит тебя самолет».
Пятнадцать минут до отлета, И нет уже мест, говорят. Но, к счастью, отзывчивый кто-то Билет уступил Хадижат.
Нагрелся мотор от работы, Летит самолет, а внизу Аулы похожи на соты, На ленту похожа Койсу.
И зяби чернеют в долине, Хоть снег не сошел еще с гор. Летит самолет. И в кабине Два горца затеяли спор.
Но в небе словесную схватку Закончить они не смогли: Пошел самолет на посадку, Коснулись колеса земли.
*
«Девчонки, идем». - «А не рано?» «Нет, если идти, то пора». Назначено дело Османа Сегодня на десять утра.
Порядочно в зале народа. Студенты. Ишь, сколько их тут! Вот кто-то у самого входа Отрывисто крикнул: «Ведут!»
Заложены за спину руки. И слева и справа конвой. Осман, озираясь в испуге, С поникшей вошел головой.
Введен за свое преступленье Держать он ответ в этот зал. И, стоя, ему обвиненье Народный судья зачитал.
Подружке Ажай прошептала, К ее наклонившись кудрям: «Судью как зовут, не слыхала?» «Гусейнова это Марьям!»
Трудна у защиты тропинка. Всем ясно: Осман виноват. Лежит на столе его финка, А рядом коса Асият.
И ставит с расчетом прицельным Вопросы Осману в упор, За столиком сидя отдельным, Крутой, как закон, прокурор.
Слов сказано будет немало, И знаю одно наперед: Из этого строгого зала Осман под конвоем уйдет.
*
Согретый весеннею лаской, Мир сбросил свой снежный наряд. И, с белой расставшись повязкой, Открыла глаза Асият.
Свет хлынул в спасенные очи. И не огорчает пусть вас, Что схожа с мальчишеской очень Прическа у Аси сейчас.
Она и такая, поверьте, Мила мне во веки веков. А в небе, как в синем конверте, Белеют листки облаков.
И, пахаря добрая птица, На пашню торопится грач. Прощай, расстаемся, больница! Спасибо вам, доктор Булач!
В ресницах моей героини Я вижу улыбку опять. За это родной медицине Я руки готов целовать.
Все улицы в солнечных вершах, И радости Ася полна. Под ручку Юсуп ее держит, И под руку маму — она.
Еще Асият не окрепла, Еще, как снежинка, бледна. «Отец мой, я чуть не ослепла, — Подумала горько она. —
Я верю, что там, на вершине, Где тучку ласкает утес, Откроет глаза тебе ныне Удар, что Осман мне нанес».
Бегут ей навстречу подружки. Ах, что за девчонки! (В честь их Студенты не раз еще кружки Нальют в общежитьях мужских.)
Широкой дорожкой горсада Идет Асият напрямик, И с девушки грустного взгляда Не сводит какой-то старик.
Он думает: «Будь помоложе Я в жизни десятков на пять, Студенту счастливому тоже Я мог бы соперником стать».
А море волною хрустальной Бьет в берег. Какой-то чудак Сезон открывает купальный: Подвыпил, наверно, земляк.
Как будто у станции поезд, Что так задержался в пути, Подходит к концу моя повесть. О строгий мой критик, прости!
В ней, может, не каждая строчка Удачна была и важна, Но знай, что и кадия дочка Бывает порою грешна.
ЭПИЛОГ
Поспешные годы исправно И неудержимо летят. Я снова приехал недавно В аул, где жила Асият.
Иду. Зеленеет лужайка, Забавна на ней и мила, Дошкольного возраста стайка Вниманье мое привлекла.
Смотрю на детей. И кого-то Напомнила девочка мне, Что с куклою вполоборота Стояла чуть-чуть в стороне.
Открой-ка мне, память, свой терем: Где видел я эти черты? Постой… Вспоминаю… Проверим: «Скажи мне, чья, девочка, ты?
Иль, может, ты угол платочка, Иль, может, кровинка зари?» «Я мамина с папою дочка». «А как твое имя?» — «Шахри».
«Где мама твоя?» — «На работе». «Что делает?» — «Учит ребят». «Скажи мне, а где вы живете?» «У бабушки, у Хадижат».
Стою, как на плотном матрасе: Трава под ногами густа. Я дочке Юсупа и Аси Хочу пожелать неспроста:
Будь в жизни на маму похожей И нравом, Шахри, и душой. Стань первой красавицей тоже И умницей самой большой.
Как мама, живи не робея, Ставь честность превыше всего. Еще пожелаю тебе я: Будь дочкой отца своего.
Отзывчивой будь и сердечной, Не дрогни и в трудном бою. Любовью люби долговечной, Как любит он маму твою.
Шахри, и тебя уже где-то Ждет юность под небом родным, И если не мною воспета, То будешь воспета другим!
1956
Перевод Я. Козловского Две вершины
На меня в мерцанье света, Словно с лунной вышины, Два ожившие портрета Смотрят в доме со стены.
На одном – и честь, и слава, На другом – сердечный рок. На одном – пророк ислама, На другом – любви пророк.
На меня глядят сквозь дали: Первый – с рыжей бородой, При клинке дамасской стали И с пандуром – молодой.
С детских лет благоговеть я Пред обоими привык. Между ними – полстолетья, И один у них язык.
Был небесною самою Волей, памятной горам, Венчан белою чалмою К битвам призванный имам.
Не одна над сердцем рана, Но, лихой, он среди скал За свободу Дагестана Четверть века воевал.
А второй в краю высоком, Весь – искрящийся кремень, Слыл окрест любви пророком В шапке, сбитой набекрень.
Обещать со слов Корана Горцам, кто падет в бою, Мог владыка Дагестана Наслаждения в раю.
А Махмуд, к чему лукавить, Пел, ценя земную явь: «Можешь рай себе оставить – Мне любимую оставь».
Прикоснулся к веткам сонным Ветер, листья шевеля, И с почтением врожденным Я спросил у Шамиля:
«Моего, имам, вопроса Не кори и дай ответ: Ты с певцом из Кахаб-Росо Рад соседству или нет?
Своему отцу не ты ли Пригрозил, душой скорбя: «Если будешь льнуть к бутыли, То зарежу я себя»?
И не ты ль в Гимры когда-то Смог жестоко настоять, Как поборник шариата, Чтоб не пела песен мать?
Тем, кто пел, грозил ты адом, Запрещал стихи писать. Как же ты с Махмудом рядом Можешь нынче пребывать?
Ведь в тебе Мисры, и Шама, И Аравии сыны Непреклонного имама Видят с памятной войны?
Был Махмуд из Кахаб-Росо В прегрешениях упрям, С обнаженного утеса Пел он страсть свою к Марьям,
