Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
А мать завязала его в узелок, В платок, что был вышит руками горянки, Где вился по краю лозы стебелек И радовал душу орнамент нарядный.
Звени горский бубен: — Долай-долалай, — То громко, то тихо, то плавно, то резко, — Аварским аулам привет передай От Армии Красной, от крепости Брестской.
От синего Буга и от Муховца, От благоуханной сирени цветущей. От каждого озера и деревца Привет тебе шлет Беловежская пуща.
И вдруг, оживившись, оркестр заиграл: — Бух-бух, — Барабаны заухали тяжко, И грянул валторн оглушительный вал, И нежные скрипки запели протяжно.
Вивальди и Бах с неприступных высот Сошли на простую дощатую сцену, И Лист с пожелтевших от времени нот Кивнул, как старинному другу, Шопену.
Пришли они порознь в литовский костел — Из Вены один, а другой из Варшавы. Над ними, как ангел, Париж распростер Широкие крылья блистательной славы.
И, занавес пыльный слегка отогнув, Из тьмы золотой, что зовется бессмертьем, Из вечного города смело шагнул Под мрачные своды стремительный Верди.
И Мусоргский, как во хмелю, не спеша, На сцену взошел по ступенькам скрипучим— Российский Бетховен — печаль и душа, И гордость прославленной кучки Могучей.
Но тут грянул марш, словно пушечный залп… «Прощанье славянки» бойцы заиграли — И замер под звуки знакомые зал, Как в миг расставанья на мирном вокзале.
Взмахнул дирижер загорелой рукой, Почуяв прилив небывалой свободы, Как будто в атаку повел за собой, Сверкающий медью оркестр музвзвода.
Цимбал белорусский, свирель и труба Составили вместе случайное трио, И бравый моряк, стряхнув кудри со лба, Запел неожиданно: «Аве Мария»…
А после на сцену взошел капитан С женой и детьми — о певучем семействе В полку говорят: «У Шабловских талант… Недаром повсюду поют они вместе».
«Каховка», «Тачанка» — степные края… И, перебирая гитарные струны, «Гренада, Гренада, Гренада моя», — Запел пограничник, совсем еще юный.
И вновь в звонкий бубен ударил Саид — Как жаль, что аварской зурны тут не сыщешь. Она в одночасье больных исцелит И мертвых заставит покинуть кладбище.
— Далай-далалай… Будто эхо в горах, Под сводами старого храма грохочет. Но вместо «Асса» во все горло «ура» Бойцы молодые кричат, что есть мочи.
Вот, гордо сияя походной трубой, Взобрался на сцену с лукавой улыбкой Гаврош полковой и уже рядовой, Хоть ростом с винтовку, боец Петя Клыпа.
Задорную песенку он затянул «На Буг спозаранку пойду я рыбачить. Для всех окуньков наловлю на блесну, А-то и сома, если клюнет удача».
За Петей взошел старшина на помост — Задумчивый Гамлет стрелкового взвода… Ах, быть иль не быть? Этот вечный вопрос Опять озадачил старинные своды.
Комсорг из Армении Матевосян Стихи прочитал знаменитого Гейне Сперва на родном (перевел он их сам), Потом на немецком так благоговейно.
А следом какой-то танкист молодой, Хоть был не включен он в программу концерта, Блокнотик к груди прижимая рукой, Для всех неожиданно вышел на сцену.
Творенья свои, заикаясь слегка, Читал нараспев он, артист нелегальный, О том, как на черной земле Машука Остался навеки поручив опальный.
Сто лет со дня гибели этой прошло, Бессмысленные отменили дуэли, Но войны остались… И новое зло Готовит удар по загаданной цели.
«Как Лермонтову, двадцать семь мне сейчас. Три года уже я служу на границе, И, если Отчизна отдаст мне приказ, За честь ее жизнью готов поплатиться».
Еще прочитал он стихи о труде, О славных рекордах по выплавке стали… Но я пропущу их, поскольку везде Там лозунги были: «Да здравствует Сталин!”
Стихи эти для боевого листка Фомин попросил у танкиста-поэта, И тот со смущением ученика Блокнотик заветный достал из планшета.
… В конце репетиции зрительный зал, Как будто по чьей-то команде внезапной, Стремительно и неожиданно встал, Сплоченно и громко запев: «Если завтра…
Война… Если завтра в поход»… За Бугом давно отпылали зарницы, Но импровизированный этот хор Был слышен далеко — на самой границе.
Гаврилов бойцам приказал отдыхать А сам из окна все глядел на дорогу, Не в силах унять и тем боле понять Застрявшую острой занозой тревогу.
И вспомнил майор одного трубача, Съязвившего: «Что репетиция?.. Слабо… Играть, так ва-банк, а рубить, так с плеча — Вот завтра концерт намечается славный».
Жасмин и акация в пышном цвету. Пора бы уже отдохнуть и майору, Но эти слова из ума не идут… Да стоит ли спать, коль рассвет уже скоро.
А в Бресте мерцают еще огоньки И лают собаки, как будто взбесились, И кони испуганно ржут у реки, И эту тревогу никак не осилить.
В бледнеющем небе послышался гул… Гаврилов подумал: «Чужие иль наши?» Невольно впотьмах кобуру расстегнул, Как будто готов был уже к рукопашной.
III.
Короткая ночь замерла, точно мина, Меж смертью и жизнью. Меж злом и добром. Короткая ночь станет самою длинной, Но нынче еще неизвестно о том.
Еще без семи… Без пяти… Без минуты, Без целой минуты четыре часа. Но Гитлер и Кейтель, поежившись круто, Уже поднесли циферблаты к глазам.
В казармах еще на двухъярусных койках Бойцам молодым снятся сладкие сны. Им так хорошо, так легко и спокойно За эту минуту до страшной войны.
Висят на железных гвоздях их фуражки, Как в нашем аварском селе курдюки. И тускло сверкают их медные пряжки, И, как на параде, стоят сапоги.
Боец Петя Клыпа проснулся до срока И будит Саида: «Вставай, друг, пора!” Со мною разок порыбачить попробуй, Узнаешь, как ловится славно с утра».
Саид недовольно ворчит сквозь дремоту: «Оставь… Ну, какой рыболов из меня?.. Я вырос в седле, и совсем неохота Мне прежним привычкам своим изменять».
Ах, знал бы ты, горец, что конь твой любимый, Что угнан был с вечера на водопой, Всего через миг подорвется на мине И, тонко заржав, захлебнется водой.
Июньская ночь сорок первого лета Повисла над Бугом снарядом луны — Короткая самая…. Но до рассвета Еще будет долгих четыре весны.
…………………………………….
Началось… Загремело повсюду, Словно гулкое эхо средь скал — Здесь противоестественно чудо, Ибо дортмундский подан сигнал.
Раскаленной свинцовою пулей Полетел двадцать первый приказ, Дирижер бесноватый за пультом — Что за музыка грянет сейчас?
«Убивайте, сжигайте, губите Все, что встретится вам на пути И при этом с улыбочкой — битте! — Поглядите в кинообъектив»
«Барбаросса» — симфония века… Музыканты уже залегли За кустами, в оврагах, в кюветах Вожделенной славянской земли.
Ораторию их автоматов Дополняет богиня войны — Канонадою, будто кантатой, Люди спящие оглушены.
Кто-то вскрикнул пронзительно: — Мама! — Распластавшись на отчем крыльце… Без билетов, афиш и рекламы Начался злополучный концерт.
Какофония воплей и всхлипов Ужасает умы и сердца. Немцы черпают касками лихо Воду чистую из Муховца.
Представителям высшей расы Непонятны Бетховен и Бах. Что им шубертовские вальсы, Коль от маршей звенит в ушах.
Это мюнхенское пиво Колобродит в крови до сих пор — Грустных к стенке… В душе счастливой Барабанный царит мажор.
Говорят, что когда-то фюрер Акварели писать любил, Но врожденный талант к халтуре Остудил мимолетный пыл.
И задумал ефрейтор бравый Дирижировать всей страной, Чтоб она научилась исправно На гармошке пиликать губной.
О, мадонна Сикстинская! Слушай, Если можешь, трескучий шум. Но закрой поскорее уши Непорочному малышу.
Чтобы в Лейпцигской галерее Не оглохло твое дитя От призывов, угроз, елея Доморощенного вождя.
Что в соборах поют органы?.. Может, «Аве Марию?” Нет. Нынче клавиши стали пьяными От предчувствия легких побед.
«Айн, цвай, драй1…” Оглушает своды И возносится к облакам, Музыканты открыли ноты Под названием грозным «Майн кампф2».
То-то грянет сейчас сюита — Вскинул руку вверх дирижер… … И когда письмецо Саида, Наконец, долетит до гор.
Будет мир, как орех, расколот На две части — добро и зло, И нагрянувший с запада холод На восток унесет тепло.
Лишь увядшая ветвь жасмина Станет напоминать Джамиле О последнем мгновении мира На далекой брестской земле.
