Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Еще года расплаты будут долги И обернутся множеством невежд, И горьким отступлением до Волги, И отдаленьем брезжущих надежд.
Горит душа – открывшаяся рана, И запеклись в устах моих слова. Один меня – он в чине капитана – Бьет, засучив по локоть рукава.
Я говорю ему, что невиновен, Что я еще подследственный пока. Но он, меня с окном поставив вровень, Хихикает: – Валяешь дурака!
Вон видишь, из метро выходят люди, Вон видишь, прут через Охотный ряд, Подследственные все они, по сути, А ты посажен, – значит, виноват!
Мне виден он насквозь, как на рентгене, Самодоволен и от власти пьян, Не человек, а только отпрыск тени, Трусливого десятка капитан.
(А где теперь он? Слышал я: в отставке, На пенсии, в покое, при деньгах. Охранные в кармане носит справки И о былых мечтает временах.)
Мой капитан работает без брака, А ремесло заплечное старо… – Ты враг народа! Подпиши, собака! – И мне сует невечное перо.
И я сдаюсь: подписана бумага. Чернеет подпись, будто бы тавро. Я для себя не кто-нибудь, а Яго, Будь проклято невечное перо!
Поставил подпись времени в угоду, Но невиновен и душою чист, Не верьте мне, что изменял народу, Как буржуазный националист.
Признался я, но даже и придуркам Покажется не стоящим чернил О том мое признание, что туркам Я горы дагестанские сулил.
И хоть признался, верить мне не надо, Что за какой-то мимолетный рай Скуластому японскому микадо Я продал наш Дальневосточный край.
Но есть и пострашнее погрешенья, Терпи, терпи, бумаги белый лист: Я на вождя готовил покушенье, Как правый и как левый уклонист.
Был немцами расстрелян я, но силы Еще нашел и в ледяной мороз, Как привиденье, вылез из могилы И до окопов родины дополз.
О, лучше б мне остаться в той могиле И не глядеть на белый свет очам. Дополз живым. В измене обвинили И на допрос таскали по ночам.
Во всем признался. Только вы проверьте Мой каждый шаг до малодушных фраз. Во всем признался. Только вы не верьте Моей вине, я заклинаю вас.
Взяв протокол допроса из архива, Не верьте мне, не верьте и суду, Что я служил разведке Тель-Авива В сорок девятом вирусном году.
Мечтаю, как о милости, о смерти, Глядит с портрета Берия хитро. Вы моему признанию не верьте, Будь проклято невечное перо!
*
То явь иль сон: мне разобраться трудно. У конвоиров выучка строга. За проволокой лагерною тундра Или стеною вставшая тайга?
Что знаешь ты, страна, о нашем горе? Быль не дойдет ни в песне, ни в письме. Нас тысячи невинных – на Печоре, На Енисее и на Колыме.
На рубку леса ходим под конвоем, Едим баланду. Каторжный режим. И в мерзлоте могилы сами роем И сами в них, погибшие, лежим.
С лица земли нас, лихолетьем стертых, Немало в человеческой семье. А мародеры обокрали мертвых И славу их присвоили себе.
Порой труднее превозмочь обиду, Чем пытки, голод и невольный труд. Фашисты продвигаются к Мадриду, А нас сюда везут все и везут.
Везут сюда и молодых, и старых С партийным стажем до октябрьских лет. И, просыпаясь на барачных нарах, Они встречают затемно рассвет.
Ты в здравом ли уме, усатый повар, Любитель острых и кровавых блюд? Антанта снова совершает сговор, А нас сюда везут все и везут.
*
– Скажи, земляк, в чем кроется причина Того, что в Магадан твой путь пролег? – Родился сын, и в честь рожденья сына Послал я, горец, пулю в потолок.
Но пуля, подчиняясь рикошету, Иного направленья не найдя, Пробила, отлетевшая к портрету, Навылет грудь великого вождя.
И вот я здесь под властью конвоиров, Как тот рабочий, чья душа чиста, Которого пред всем заводом Киров За трудолюбье целовал в уста.
Скажи, чекист, не потерявший совесть, Зачем забрел в печальный этот лес? Оставь пилу и прыгни в скорый поезд, Сейчас ты людям нужен позарез.
Антонову-Овсеенко и с громом, И с музыкою рано умирать. Он зарубежным будущим ревкомам Еще обязан опыт передать.
Лес пожелтел, и небо в звуках трубных, И в первый класс направился школяр. Зачем вы здесь, зачем, товарищ Бубнов? Вас ждут дела, народный комиссар!
Вдали от лагерей, у молодежи Широк и дерзок комсомольский шаг. Но вас, товарищ Косарев, ей все же Так не хватает, пламенный вожак!
Придется многим отдохнуть сначала, Чтоб вновь нести забот державных груз. Пускай взойдет Крыленко, как бывало, С Беталом Калмыковым на Эльбрус
И, облака вдыхая полной грудью, Глоток целебный цедят за глотком, Чтоб одному – вернуться к правосудью, Другому – в обезглавленный обком.
Борис Корнилов, друг ты мой опальный, Читай стихи и не забудь одно, Что на странице книжной и журнальной Их ждут твои поклонники давно.
Бойцам запаса посланы повестки, Пехота немцев лезет напролом. Поторопитесь, маршал Тухачевский, Предстать войскам в обличье боевом.
Пусть гений ваш опять блеснет в приказе И удивит ошеломленный мир. Федько пусть шлет к вам офицеров связи И о делах радирует Якир.
Но их, приговоренных к высшей мере, Не воскресить и богу, а пока В боях невозместимые потери Несут осиротелые войска.
И повеленьем грозного владыки – Как под метелку до одной души, Чеченцы выселяются, калмыки, Балкарцы, карачаи, ингуши.
Бросают на тюремные полати Мужей ученых, к торжеству ослов. Вавилов умирает в каземате. И Туполев сидит. И Королев.
Еще года расплаты будут долги И обернутся множеством невежд, И горьким отступлением до Волги, И отдаленьем брезжущих надежд.
Везут, везут. Хоть произвол неистов, А страх людские затыкает рты, Советский строй мой, невиновен ты, И в нас не уничтожить коммунистов, Признания высокого черты.
За проволокой лагерная зона, Прожекторов насторожился свет. Пускай товарищ Постышев законно Здесь соберет Центральный Комитет.
И наши руки, обернувшись бором, Взлетят до неба огражденных мест. Все по уставу. Полномочный кворум, И впереди еще двадцатый съезд!
*
О, вера в тюрьмы заключенных И сосланных на край страны! Еще немало заключенных Ему – Иосифу – верны.
Не избежавшие посадок В душе надеются: «Вот-вот Узнает Сталин и порядок В НКВД он наведет.
И долгожданная свобода – Мы говорим об этом тут – Нас встретит радостно у входа. «И братья меч вам отдадут».
Живет нелепо, как химера, Как неразумное дитя, Почти языческая вера В непогрешимого вождя.
И коммунист у стенки станет И закричит не для газет: – Да здравствует товарищ Сталин! И грянет залп ему в ответ.
Потом ни холмика, ни вехи, И место выровнят само… Перед расстрелом пишет Эйхе На имя Сталина письмо.
Когда умелец дел заплечных В больной впивался позвонок, Он, человек, нечеловечных Мучений вынести не смог.
И, головы густую проседь Склонив над пузырьком чернил, У Сталина прощенья просит, Что сам себя оговорил.
Был следователь только пешкой, Но Эйхе это не учел. И Сталин с дьявольской усмешкой Письмо посмертное прочел.
Звезда сорвалась с небосвода И канула в ночную тьму. Пишу и я вождю народа, Железно преданный ему.
И с журавлиною станицей Посланье шлю, как сын родной… Проходят дни. Чугуннолицый Встает полковник предо мной.
*
Я, увидав полковника, не обмер, – Всяк лагерник, что стреляный солдат. – Фамилия?! – Свой называю номер: – Четыре тыщи двести пятьдесят.
Нацелен взгляд тяжелый, как свинчатка, Но чем-то он встревожен, не пойму… – В Москву писал? – спросил знаток порядка, Таинственно добавив: – Самому?!
Быть может, это – явь, а может, снится Мне вещий сон на бурке из Анди? – Свободен ты, – сказал чугуннолицый И распахнул ворота: – Выходи!
И я, покинув гибельное место, Иду и плачу – стреляный солдат, И мне, как прежде, мне, как до ареста, «Товарищ, здравствуй!» – люди говорят.
И вижу я: летит быстрее поезд, В домах светлее светятся огни. Крестьянами взлелеянный на совесть, Хлеб колосится, как в былые дни.
