Там только Женщина одна.
То Смерть! И рядом с ней
Другая. Та еще страшней,
Еще костлявей и бледней —
Иль тоже Смерть она?
Каков корабль, таковы корабельщики!
Кровавый рот, незрячий взгляд,
Но космы золотом горят.
Как известь — кожи цвет.
То Жизнь-и-в-Смерти, да, она!
Ужасный гость в ночи без сна,
Кровь леденящий бред.
Смерть и Жизнь-и-в-Смерти играют в кости, и ставят они на экипаж корабля, и она (вторая) выигрывает Старого Морехода.
Барк приближался. Смерть и Смерть
Играли в кости, сев на жердь.
Их ясно видел я.
И с хохотом вскричала та,
Чьи красны, точно кровь, уста:
«Моя взяла, моя!»
Нет сумерек после захода Солнца.
Погасло Солнце, — в тот же миг
Сменился тьмою свет.
Уплыл корабль, и лишь волна
Шумела грозно вслед.
И восходит Месяц.
И мы глядим, и страх в очах,
И нам сердца сжимает страх,
И бледен рулевой.
И тьма, и плещут паруса,
И звучно каплет с них роса,
Но вот с востока разлился
Оттенок золотой,
И Месяц встал из облаков
С одной звездой между рогов,
Зеленою звездой.
Один за другим
И друг за другом все вокруг
Ко мне оборотились вдруг
В ужасной тишине,
И выражал немой укор
Их полный муки тусклый взор,
Остановясь на мне.
его товарищи падают мертвыми.
Их было двести. И без слов
Упал один, другой…
И падающей глины стук
Напомнил их паденья звук,
Короткий и глухой.
И Жизнь-и-в-Смерти начинает вершить кару над Старым Мореходом.
И двести душ из тел ушли —
В предел добра иль зла?
Со свистом, как моя стрела,
Тяжелый воздух рассекли
Незримые крыла».
Часть четвертая
Брачный Гость пугается, думая, что говорит с Призраком.
«Пусти, Моряк! Страшна твоя
Иссохшая рука.
Твой мрачен взор, [113]твой лик темней
Прибрежного песка.
Боюсь твоих костлявых рук,
Твоих горящих глаз!»
Но Старый Мореход, убедив его в своей телесной жизни, продолжает свою страшную исповедь.
«Не бойся, Брачный Гость, — увы!
Я выжил в страшный час.
Один, один, всегда один,
Один и день и ночь!
И бог не внял моим мольбам.
Не захотел помочь!
Он презирает тварей, порожденных Спокойствием,
Две сотни жизней Смерть взяла,
Оборвала их нить,
А черви, слизни — все живут,
И я обязан жить!
и сердится, что они живы, меж тем как столько людей погибло.
Взгляну ли в море — вижу гниль
И отвращаю взгляд.
Смотрю на свой гниющий бриг —
Но трупы вкруг лежат.
На небеса гляжу, но нет
Молитвы на устах.
Иссохло сердце, как в степях
Сожженный Солнцем прах.
Заснуть хочу, но страшный груз
Мне на зеницы лег:
Вся ширь небес и глубь морей
Их давит тяжестью своей,
И мертвецы — у ног!
В мертвых глазах читает он свое проклятие.
На лицах смертный пот блестел,
Но тлен не тронул тел.
Как в смертный час, лишь Гнев из глаз
В глаза мои глядел.
Страшись проклятья сироты —
Святого ввергнет в ад!
Но верь, проклятье мертвых глаз
Ужасней во сто крат:
Семь суток смерть я в них читал
И не был смертью взят!
И в своем одиночестве и в оцепенении своем завидует он Месяцу и Звездам, пребывающим в покое, но вечно движущимся. Повсюду принадлежит им небо, и в небе находят они кров и приют, подобно желанным владыкам, которых ждут с нетерпением и чей приход приносит тихую радость.
А Месяц яркий плыл меж тем
В глубокой синеве,
И рядом с ним плыла звезда,
А может быть, и две.
Блестела в их лучах вода,
Как в инее — поля.
Но, красных отсветов полна,
Напоминала кровь волна
В тени от корабля.
При свете Месяца он видит божьих тварей, рожденных великим Спокойствием.
А там, за тенью корабля, [114]
Морских я видел змей.
Они вздымались, как цветы,
И загорались их следы
Мильонами огней.
Везде, где не ложилась тень,
Их различал мой взор.
Сверкал в воде и над водой
Их черный, синий, золотой
И розовый узор.
Их красота и счастье.
О, счастье жить и видеть мир —
То выразить нет сил!
Я ключ в пустыне увидал —
И жизнь благословил.
