Том 3. Поэмы - Есенин Сергей Александрович (книга регистрации txt) 📗
Информационные заметки о том, что Есенин работает над драматической поэмой «Пугачев», о подготовке ее к изданию, а также о выходе в свет появлялись в отечественной и особенно часто в русской эмигрантской периодике (см., напр., газ. «Новый путь», Рига, 1921, 16 апр., № 61, а также 1921, 28 сент., № 197; газ. «Общее дело», Париж, 1921, 30 апр., № 289; газ. «Свободное слово», Ревель, 1921, 8 мая, № 18; журн. «Русская книга», Берлин, 1921, май, № 5, с. 21; ПиР, 1922, янв. — март, № 1, с. 326 и др. См. также библиогр. справочник Н. Г. Юсова «Прижизненные издания С. А. Есенина», М., 1994, с. 30–37, где зарегистрировано 30 информационных заметок).
При жизни поэта отрывки из «Пугачева» были включены в различного рода сборники и хрестоматии для школ: «Появление Пугачова в Яицком городке», ст. 1-88. — Сб. лит. — худ. революционных произведений, М., 1922, с. 161–164, на обложке: «Изборник» (ст. 25 напечатана: «Виснет с плеч твоя голова»); «Освобожденный труд». Общественно-лит. хрестоматия… для школ и самообразования… В 2-х ч. Вышла в 1923–1924 гг. в Харькове и Москве (четыре изд.); монолог Хлопуши вошел в кн.: Мотылев И. Е. Хрестоматия избранных отрывков русской литературы. 1917–1924 гг., Пособия для трудовой школы, М.; Л., 1925, с. 226.
Поэма Есенина явилась одним из первых произведений историко-революционной тематики в литературе 20-х гг. «Исключительная» фигура вождя крестьянского восстания, созвучие времени и художественное новаторство «Пугачева» вызвали особое внимание критики (в настоящее время выявлено более 80-ти откликов). «Пугачев» еще при жизни поэта был признан одним из наиболее популярных и значительных произведений Есенина, но оценивался крайне неоднозначно и даже полярно. В противоречивых откликах на поэму отразились гражданские и эстетические позиции авторов, их отношение к героическому прошлому России и современности.
Восторженно приветствовал «Пугачева» Н. А. Клюев в письме Есенину 28 января 1922 г. из Вытегры: «…какая же овца безмозглая будет искать спасения после „Пугачева“? Не от зависти говорю это, а от простого и ясного осознания Величества Твоего, брат мой и возлюбленный. ‹…› Покрываю поцелуями твою „Трерядницу“ и „Пугачева“. ‹…› „Пугачев“ — свист калмыцкой стрелы, без истории, без языка и быта, но нужней и желаннее „Бориса Годунова“, хотя там и золото, и стены Кремля, и сафьянно-упругий сытовый воздух 16–17 века. И последняя Византия» (Письма, 217–219).
«…Ты пришел к заветному слову своему, — заметил Есенину Я. З. Черняк в неотправленном и не датированном письме. — Ну скажу вот: ждалось, уж давно, что ты пробьешься к пластам вихревым своего сердца — ну, а там… Что там, Сережа?.. Тебе буря — нам огонь и радость. Ну и пусть так. Так я понял твоего первого Пугачова. Конечно же это первый твой Пугачов. Потому что если б ты его оставил так, как он есть (и так как ты только высек искру из огнива…), то темь ты бы не разорвал, и сердца своего не утишил… ‹…› Но твой голос помутила русская мука сегодняшняя — не открестишься, Сергей — тут и Сорокоуст, и Исповедь, и иной выкрик, и вся раскидистая и трепыхающая речь твоя, рука твоя, брат мой милый» (РГАЛИ, ф. Я. З. Черняка).
И. Г. Эренбург увидел в «Пугачеве» новое доказательство есенинских богатств: «…образы сыплются, как на былых булочных витые кренделя из золоченых рогов изобилия. Грустная удаль, нежное хулиганство. Повторение слов, выявляющее всю взволнованность готового оборваться голоса. Изумительные задыхания. ‹…› Я забываю об истории, о драме, о текстах и об инстанциях. Это действительно певческий дар.
Но есть в „Пугачеве“, в его хаосе, несделанности, темноте нечто не бывшее в книгах Есенина. Это широта дыхания, начало высокого эпоса» (журн. «Новая русская книга», Берлин, 1922, № 2, февр., с. 15; подпись: И. Э.). Я. Апушкин также назвал поэму «одной из первейших попыток несомненно крупного поэта вырваться из лирики и дать какую-то эпическую ширь и глубь; отрешиться от себя и потопить себя в героях, действии, обстановках» (журн. «Экран», М., 1922, № 22, 21–28 февр., с. 10). «…Его ‹Есенина› надо переписывать целыми страницами, — писал критик В. А. Летнев в рецензии на „Пугачева“ и „Заговор дураков“ А. Мариенгофа, — ибо он безмерно богат и швыряет сотнями стихов, каждый из которых сделает честь многим… ‹…› Есенин весь ‹…› в дерзании, оно — его стихия, и он купается в нем. Он дразнит нас охапками (не скажешь букетами) пряных, глубоких, сильных стихов. ‹…› Пугачева дух веет в этом бурном поэте, потому так экспрессивна эта трагедия» (журн. «Казанский библиофил», 1922, № 3, с. 90–91).
Высоко оценил произведение С. М. Городецкий: «…и вот мы имеем прекрасную поэму „Пугачов“. Сработана она серьезно, написана ярким, могучим языком и полна драматизма. Все свое знание деревенской России, всю свою любовь к ее звериному быту, всю свою деревенскую тоску по бунту Есенин воплотил в этой поэме. Это — лучшая его вещь. ‹…› Одна из замечательных страниц русской революции нашла себе достойное воплощение в поэме Есенина. „Пугачев“ написан не для сегодняшнего дня. Он войдет в сокровищницу новой пролетарской литературы» (газ. «Труд», М., 1922, 5 апр., № 75; подпись: С. Г.). В воспоминаниях о Есенине С. М. Городецкий назвал «Пугачева» «первой европейски крупной вещью», в которой поэт является «сознательным учеником Пушкина» (в сб. «Есенин. Жизнь. Личность. Творчество», с. 46; ср. также высказывание В. Э. Мейерхольда о влиянии «Бориса Годунова» А. С. Пушкина на драматическую поэму Есенина «Пугачев» — в сб. «Творческое наследие В. Э. Мейерхольда», М., 1978, с. 389). «Возможность гениальных завоеваний» и преодоление «нежной болезни» увидел в новом произведении Есенина А. Ветлугин, который, в частности, писал: «…и несмотря ни на какие горделивые обособления 1) эпохи, 2) имажинизма, 3) поэта, Сергей Есенин чрез одно и чрез много столетий протягивает руку творцу „Бориса Годунова“, творцам классической трагедии.
В изумительно-мощном выявлении характеров, в построении соответствий меж исторической правдой, критицизмом сегодняшней эпохи, желанным жестом и обязательной фразой, Сергей Есенин — хочет ли он того или не хочет — является возродителем великолепной трагедии, вне которой тоскует русская литература вот уже 97 лет» (Нак., 1922, 4 июня, № 57, Лит. прил. № 6; вырезка — Тетр. ГЛМ).
Н. А. Павлович, выступившая в журнале «Книга и революция» (Пг., 1922, № 7 (19), июль, с. 57–58) с рецензией на «Пугачева» под псевдонимом Михаил Павлов, заметила: «Есенин сделал свое дело, дело поэта. Он не учит, он показывает и, показывая, „испытует сердце“…» (см. также в ее статье «Московские впечатления» — газ. «Лит. записки», Пг., 1922, 23 июня, № 2, с. 8: «И Есенин недаром был связан с Москвой. Она дала ему ту боль, которая создала „Пугачева“»).
Анализируя последние книги «трех основных крестьянских поэтов: Есенина, Клюева, Орешина», Я. В. Браун обратил внимание прежде всего на то, что поэт не случайно избрал темой лирической драмы Пугачева и пугачевщину. «Социальная стихия этого мужицкого прошлого, врываясь еще из былинного далека, гуляет по всем есенинским творениям. ‹…› Есенинский Пугачев — первый революционер, сознательно избирающий „мертвое имя“ Петра III. ‹…› С поразительным мастерством изображает поэт этот дикарский порыв к самосохранению какою угодно ценой, это чувство собственника своей жизни, своего дома, своего тополя…» (газ. «Московский понедельник», М., 1922, 7 авг., № 8). Рецензент берлинской газеты Нак. А. Вольский (Гроним) писал в рецензии на берлинское издание поэмы: «„Пугачев“ заслуживает ‹…› особого исследования. Это если не самый крупный, то один из самых многогранных алмазов в творчестве Сергея Есенина. „Пугачев“ ярок, грандиозен, неповторимо своеобразен. ‹…›… „Пугачев“ не имеет предшественников в русской поэзии, а под такой „пробой пера“ не откажется подписаться самый крупный художник» (Нак., 1922, 24 нояб., № 193).
«Первым совершенно зрелым произведением» своего соратника по имажинизму назвал «Пугачева» А. Б. Мариенгоф (рец. на поэму — журн. «Гостиница для путешествующих в прекрасном», М., 1922, № 1, нояб., ‹с. 29›; подпись: А. М.). «Одной из жемчужин поэзии Есенина» сочла «Пугачева» Е. Ливен, обратив внимание прежде всего на глубокую содержательность, жизненность, народность поэмы и поэтичность ее языка (журн. «Вулкан», Пг., 1923, № 1–2, с. 25–26). «Могучую жажду жизни, что таким пленительным звериным сиянием вспыхнула в Бурнове из „Пугачева“» и «звонкий крепкий сияющий стих» Есенина оценил Б. Е. Гусман (см. в его кн.: 100 поэтов. Лит. портреты, Тверь, 1923, с. 89–90). К «непревзойденным образцам русской художественной речи» отнес поэму Л. И. Повицкий (газ. «Трудовой Батум», 1924, 9 дек., № 279).
