Первородство - Мартынов Леонид Николаевич (читать книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Об этом
Лишь недавно я узнал,
Как, впрочем, и другие догадались,
Что чаще на глаза нам попадались
Лишь копии. А где ж оригинал?
Его давным-давно уже не стало —
Оригиналы были из металла.
Низвергнуты могучие тела,
Их расчленили, их перепилили,
Расплавили, на утварь перелили
И на церковные колокола.
И не в музеях я ищу твой след,
О олимпиец с тугоплавким телом!
1 ы слишком ценный, чтоб остаться целым,
Но слишком цельный, чтоб сойти на нет,
Живешь не только в колокольном зуде,
Порою превращаемом в набат,
Не только лишь в поту олимпиад
И в олимпийских позах всяких судей.
И не в одном лишь мире киностудий,
Где мощные юпитеры горят.
Но чуют люди, понимают люди,
Что суть не в том, о чем мелькнет экран,
А в том, о чем летят из разных стран
Через пустыни, через океан
Известия хрипучей чередою —
Что, весь багрян от незаживших ран,
Колдует над тяжелою водою,
Ворочает урановой рудою
Седой родитель Времени Уран.
И бездна не исчерпана до дна;
Ведь, как Сатурн, и в наши времена
Своих детей эпоха пожирает,
Но молодая жизнь не замирает,
Хоть и она, о, даже и она,
Лишь п новое одно и влюблена,
Античных жестов все ж не презирает.
Вот
Это все.
Что я имел в виду,
И, кажется, я в общем не ошибся,
А по музеям снова не пойду:
От юности моей я не в ладу
С подобьями из мрамора и гипса.
ПЕРЕВОД С ГРЕЧЕСНОГО
Когда
Мерещится
Мне облик грека.
То вспоминается не век Псрикла,
Но Греция XII века,
Которая увяла и поникла.
Когда погрязли в скверне византийцы,
И рушилась Империя, и часто
Какие-нибудь воры и убийцы,
Смеясь, кичились званием себаста.
Когда в Афинах византийский мистик
Все попирал, что дорого и свято...
Но лучшая из всех характеристик
Эпохи той — стихи Акомината,
Стихи Акомината Михаила,
Плач об Афинах, так назвать их, что ли.
Я перевел их как умел. Их сила —
Отчаянье, заряд душевной боли.
Вот замерший в Акрополе пустынном
Вопль под названием:
«ЛЮБОВЬ К АФИНАМ»
Любовь к Афинам это начертала...
Их слава, что когда-то так блистала.
Теперь играет только с облаками, I
Своих порывов охлаждая пламя
В тени руин. Не станет перед взором
Величие былое, о котором
Вещало поэтическое племя.
Вожак эонов, мчащееся время
Сей город погребло под грудой сору,
Среди камней, катящихся под гору.
И на ужаснейшее из страданий —
На муки безнадежных пожеланий —
Я обречен. Глаза бы не глядели
На то, что есть теперь на самом деле.
Иным еще попытки удаются
Иллюзией какой-то обмануться,
Чтоб встретиться хоть с дружественным ликом,
А я в своем несчастии великом
Сравнюсь лишь разве только с Иксионом:
Как он когда-то в Геру был влюбленным,
Так я в Афины, но, влекомый к Гере,
Хоть тень блестящую по крайней мере
Он брал в свои объятия. Увы мне!
Что воспевать могу я в этом гимне?
В Афинах обитаю, но в Афинах
Афин не вижу. Даже на пустынных
Развалинах, и их скрывая прелесть,
Лег жуткий прах. Куда же храмы делись?
Град бедственный! Как сгибло все? Где скрылось?
Как все в одно преданье превратилось?
Где кафедры ораторов? Где люди
Высокочтимые? Где суд и судьи,
Законы и народные собранья,
Подача голосов и совещанья,
И праздники, и пифий вдохновенье?
Где победители в морском сраженье?
Где сухопутных поиск былая сила?
Где голос муз? Погибель поглотила
Все доблести, присущие Афинам.
Они не оживают ни в едином
Биеньи сердца. Нет и ни следа в них.
В Афинах, от достоинств стародавних!»
...// новый смерч прошел нал этим тленом.
О матерь божья, стало еще плошс
Твоим Афинам, сделавшимся леном
Какого-то Оттона ле ля Роит.
Он герцогом афинским и фиванским
Назвал себя, бургундец нечестивый.
Когда достались крестоносцам франкским
И Неопатры, и Коринф, и Фивы!
ДАВИД
Давид
Схватил
От эшафота плаху
И стал на ней гравировать эпоху,
Колонны Рима тыча вкривь и вкось —
Куда пришлось...
И это удалось.
Но после краха.
Даже не от страха,
Не жертву в окровавленном белье —
Цикуты выпить не хватило духа! —
Он вырисовывает — Рекамье.
Тая
Иногда
Воссоздают эпоху
И ведают, конечно, что творят,
И нет возврата вспять к царю Гороху..
Но чем тяжеле пущенный снаряд.
Тем и отдача пуще во сто крат.
Земля
Дрожит.
И с потрясенной ветки
Слетает плод.
От дыма ядовит.
И женщина хохочет на кушетке:
— Давид!
Ах, до чего ж он даровит!
Л Мартынов
65
ДОМ МАДАМ САТАНЮК
Дом мадам Сатанюк позади Покрова.
Все изрыто вокруг, а на крыше трава.
Здесь Потемкин бывал,
Бонапарт ночевал,
Кто-то Гоголя ночью сюда зазывал.
Но не надо показывать, тыкать рукой.
Люди выбегут, крикнут: — О, дайте покой,
Ведь и так уже уйма музеев вокруг! —
Наконец и сама госпожа Сатанюк
Прибежит, завизжит и пойдет без конца
То того, то другого пушить мертвеца.
СТИКС
Пещера
Закоптела от свечей
И факелов. Я выпачкал ладони.
Рассеянно, не слушая речей
Ни об Аиде и ни о Хароне,
Я наблюдал, как Стикс лился во мрак;
Но постепенно с обстановкой свыкся,
И может быть, не следовало так,
А все-таки
Я руки вымыл в Стиксе.
Я в Стиксе вымыл руки. Утекла
По Стиксу копоть факельно-свечная.
Отмыл я в Стиксе руки добела.
И часто я об этом вспоминаю.
И где бы ни был я, куда б ни плыл,
Какие бы на свете Рубиконы
В конце концов я ни переходил,
Каким бы прорицаниям Сибилл
Я ни внимал, глядели благосклонно
Все бежества:
— Он руки в Стиксе мыл!
♦
Я куплю себе усы и бороду,
И переоденусь, и тайком
С черным зонтиком пройду по городу,
Притворяясь старым стариком.
На скамейку сяду, носом клюнувши,
В сквере, где резвятся малыши.
А затем преображусь я в юношу
И расхохочусь от всей души,
Сам не знаю, по какому поводу,
Но всего скорее потому,
Что, напялив и усы и бороду,
Был уверен я, что их сниму)
68
ТРИТОНЫ
Тритоны
Спали пять тысячелетий
В оцепененьи вечной мерзлоты.
Но человек разворотил и эти
Как будто неприступные пласты.
Очнулись твари,
Греясь, пили воду,
Поели комариного мясца.
Но заново не прожили и года,
А протянули только месяца.
Быть может,
Не понравился им воздух
И солнечный, какой-то новый, свет,
А может быть, весь свод небесный в звездах
Не тех уж, что назад пять тысяч лет.
А может быть,
Ухаживать как надо
За ними не умели сторожа.
Хотя с воскресших не спускали взгляда,
За их благополучие дрожа.
И околели
Бедные созданья,
69
Как будто бы спешащие на пять
Земных тысячелетий опозданье
Своей кончины все-таки нагнать.
И вновь
Сомкнулись маленькие пасти,
Погасли глазки, став мертвее льда,
Как первобытные в нас гаснут страсти,
Что воскресают все же иногда.
Но мы
Не зря разворотили тонны
В конце концов не вечной мерзлоты,
Чтоб разевали древние тритоны
Свои безмолвно алчущие рты.
Все это
Происходит не случайно,
А нам они стремятся объяснить
Ушедших дней непознанную тайну,
Вия времен оборванную нить.
Пусть оживут
И мастодонт и ящер,
Но только, чур, пускай не чересчур
В нас оживает наш пещерный пращур
В седой одежде из звериных шкур.
