Стихотворения и поэмы - Маркиш Перец Давидович (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Всё, всё им ведомо под струпьями парши.
Вот в царственных чалмах, мехах, златых кафтанах
Кордова мудрая, пять родников легенд,
Звезда теологов и спорщиков гортанных.
Кто скажет, на какой толкучке их агент?
Вот он сидит, мудрец, туберкулезом скрючен,
Впился в газетный лист — космат, рыжебород,
К осенней сырости и нищете приучен,
Кто этот Агасфер — богач или банкрот?
6
— Дом богоматери[28], какой ты грусти полон?
О чем колокола мечтают, замолчав?
Химерам скрюченным, двуполым и бесполым,
Какие оргии мерещатся в ночах?
Но вот под сводами — торгаш всемирный, янки.
Он в розовых очках. Он страстный антиквар.
Он думает о том, не взять ли в содержанки
Твою историю. Он оценил товар.
Он так почтителен к твоим великолепьям,
К разлету этих дуг и ромбам симметрии.
Он смотрит, как болван, на известковый пепел,
Листает Библию и час, и два, и три.
Не сбросить ли химер с твоих рогатых вышек?
Пусть прахом красота собора полетит.
Десяток этажей надстроить, чтобы вышел
Бетонный небоскреб, его отель «Сплендид».
Но нет, стервятнику над мертвецом не взвиться!
— Гей, Квазимодо, бей в свои колокола!
— Химеры древние, воспряньте в огневице,
Чтоб на святыню тень позора не легла!
Ты ведь влюблен, звонарь, и благороден.
Качни-ка бронзовые языки!
С тобою говорят сто тысяч мертвых родин
Тысячелетьями безвыходной тоски.
Во рту моем дремучий гул жаргонов,
Наследие невозвратимых рас,
И пыль, и жажда дальних перегонов,
Проделанных в последний раз.
7
Летает над падалью черная птица,
Угрюмая, злая, столетняя птица.
— Стой, ворон! Куда ты сквозь темень и осень?
— «Птенцы мои плачут, стервятины просят.
Осенние ночи без корма не сладки».
— Ну что же, слетайтесь, живите в достатке!
Слетелось крикливое черное вече.
И ворон к птенцам обращается с речью:
«Поля опустели. Куда нам податься?
Не худо бы тут на зимовье остаться!
Отрадно усопшим и доли не знавшим
Им карканье наше над садом опавшим.
Отрадно им грезить, травой зарастая».
— Плодись, размножайся, столетняя стая!
8
Мерцает грустно камень Галилеи.
Далеких гор тосклив и синь узор.
На этих долах, бледный, как лилея,
Бродил ягненком странный фантазер.
Стоит закат в оранжевом пыланье.
Стоит вверху простоволосый серп.
Кто там несет овечку на закланье,
Босой и обреченный на ущерб?
Весь Назарет сияньем опоясан,
А плат пространств всё шире и серей.
Спустилась ночь. Мне все-таки неясно,
Зачем вознесся в небо Назарей?
Наймусь поденно чабаном к верблюду,
Кочевником пройду, как бедуин.
Семь лучших жен и нож кривой добуду
И пальму посажу среди долин.
Пристану ли к певучим караванам,
Спрошу у них, где отыскать мне путь...
— Спи, голова Синая! Я незваным
Пришел к тебе. Не слушай и забудь.
И черный брат в лицо мне смотрит дико
И отвечает: «Я здесь, как и ты,
Чабан наемный, гость, а не владыка,
Поденщик этой ветхой нищеты».
И он меня утопит в Мертвом море,
И я спрошу руками, как немой:
«Ответь мне, бедуин, какое горе
Несло меня? Зачем я шел домой?»
9
Ой вы ноги бестолковые мои,
Зря я гнал вас от зари и до зари.
Чью раскрытую горюющую дверь
Миновать на белом свете мне теперь?
В чьем окошке огонечек мне моргал?
Там хозяина я в доме не видал.
Там, как кошка у дверного косяка,
Нежилая спит нахлебница — тоска.
В окна выбитые ломится закат.
Хоть войди он — не услышат: крепко спят.
Ой вы ноги бестолковые мои,
Зря я гнал вас от зари и до зари.
10
Был Млечный Путь белее молока.
По пригородам кошки завизжали.
Тьмы мертвецов сошлись издалека
Вернуть Синаю ветхие скрижали.
Дымятся рты. Клубится шерсть бород.
— Вставай, базар! Сочтите, горожане,
Во что вам обошлось из рода в род
Всех ваших заповедей содержанье.
Как хартия, обуглен их жаргон.
На головах зола и прах созвездий.
— Прощай, Синай! Последний перегон —
И звездный прах дымится на разъезде.
1924
Париж
Перевод П. Антокольского
СПЕЛЫЕ НОЧИ
СПЕЛЫЕ НОЧИ
1
Кости звенят, пересохло во рту,
И сердце колотится о пустоту.
— Дай крылья мне, ветер, в полет запусти!
Поют в вышине голубые пути.
Поет голубая дорога, поет...
— О, запусти меня, ветер, в полет!
А вечер так пахнет дождем и росой,
Росой и землей, и смертью босой.
Смертью и жалобой полнится ночь.
— Пусти меня, ветер, пусти меня прочь!..
Жара расцветает. Одна за другой
Молнии блещут над головой.
Свет ли? Иль темень? Тишь ли, иль гром?
Бусинка крови на теле моем...
Секунды в минуты сплетаются, в дни,
И каждый мой шаг отмеряют они.
Во всем моем теле костей перезвон.
«Дин-дон!» Вот опять. Ты слышал: «Дин-дон!»
И звон, и плач улетают вдаль...
— Так что же за боль? Так что ж за печаль?
Когда пахнут дали дождем и росой,
Росой и землей, и смертью босой,
И смерть наполняет шуршанием ночь,
Пусти меня, ветер! Пусти меня прочь!
2
Есть время такое, есть час такой —
Я шорох могу уловить любой.
Пришел ли кто иль крадется вдали,
Но к каждому руки простерты мои.
Пускаюсь, как зверь, напрягая слух:
Откуда здесь овцы, откуда пастух?
— Кто здесь, пастух, нарушил покой?..
Есть время такое, есть час такой.
Всё вижу я, вижу издалека:
Откуда ручей здесь, откуда река?
Зверя сюда привела вода:
Ну что ему делать? Пойти куда?
