Атта Тролль - Гейне Генрих (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Он в гробу лежать не может
И с язычниками снова
Правит буйный праздник жизни.
По приветливой улыбке
Мною узнан был и Вильям,
Тот, на ком лежит проклятье
Пуритан, -- и этот грешник
Осужден с воздушным сонмом
На коне скакать ночами.
А вдогонку трясся кто-то
На осле, -- святое небо! -
В колпаке ночном, в халате,
С богомольно-постной миной,
Благочестие во взорах -
Это старый друг Франц Горн!
Лишь за то, что бедный малый
Комментировал Шекспира,
Должен он и мертвый мчаться
Вслед за ним в глухую полночь.
Тихий Франц! Он должен мчаться,
Тот, кто шаг ступить боялся,
Кто отважно подвизался
Только в сплетнях да в молитвах.
Старых дев, что услаждали
Мир его души смиренной,
Не повергнет ли в смятенье
Весть о том, что Франц -- охотник!
Вот, пустив коня галопом,
Смотрит вниз великий Вильям
И смеется над испугом
Комментатора-бедняги.
Бледный, к обмороку близкий,
За седло держась от страха,
Он и мертвый, как при жизни,
Верно следует поэту.
В небывалой кавалькаде
Я и дам немало видел,
Видел нимф, красавиц юных,
Буйно мчавшихся верхом.
Все мифологично голы,-
Только волосы густые,
Золотым плащом спадая,
Наготу их прикрывали.
Гордо выпрямившись в седлах,
Глядя смело и надменно,
Все в венках из винограда,
Девы тирсами махали.
Дальше, сидя в дамских седлах,
Мчались рыцарские дамы,
В платьях, наглухо закрытых,
С соколами на руках.
Вслед за ними пародийно,
На одрах, на тощих клячах,
Ехал сброд из разных женщин,
Балаганно расфранченных.
Лица были очень милы,
Но, клянусь, довольно наглы,-
Похотливо зазывали
Разрумяненные щеки.
О, как все здесь ликовало -
Вой рогов и звонкий хохот,
Свист бичей, и рев, и крики,
Лай собак, и ржанье коней!
ГЛАВА XIX
Но в средине кавалькады
Три красавицы летели;
Я вовеки не забуду
Тот трилистник красоты.
И одну узнал я сразу:
Лунный серп венчал ей кудри,
Мчалась гордым изваяньем
Величавая богиня.
Чуть прикрытые, белели,
Точно мрамор, грудь и бедра.
Их лаская сладострастно,
Лунный свет играл на теле.
В блеске факелов как мрамор
Бледен был и лик богини.
Ужасала неподвижность
Благородно-строгих черт.
Лишь в глазах пылал, как в гор!
Пламень сладостный и страшный,
Полыхал, сердца ввергая
В ослепление и в гибель.
Как Диана изменилась -
Та, кто псами затравила
Актеона в исступленье
Целомудренного гнева!
В этом обществе галантном,
Искупая грех старинный,
Ныне призраком полночным
Мчится дочь земной юдоли.
Поздно, но и тем страшнее
В ней проснулось сладострастье,
И в глазах ее пылает
Ненасытный адский пламень.
Жаль ей, что теряла время:
Пол мужской был встарь красивей;
И количеством богиня
Хочет качество восполнить.
Рядом с ней другая мчалась,
Но не строгостью античной -
Кельтской прелестью дышала
Красота ее лица.
То была -- узнал я сразу -
Фея Севера, Абунда:
Та же нежная улыбка,
Тот же смех, веселый, звонкий.
Щеки розовы и свежи,
Будто мастер Грез писал их;
Рот -- сердечком, чуть открытый,
Ослепительные зубы.
Ветерок, ночной повеса,
Голубой играл сорочкой.
Плеч подобных не видал я
Даже в лучших сновиденьях.
Я в окно готов был прыгнуть,
Чтоб расцеловать красотку,-
Правда, мне пришлось бы плохо,
Ибо я сломал бы шею.
Ах, она б лишь рассмеялась,
Если б в пропасть, обезумев,
Я у ног ее свалился.
Ах, я знаю этот смех!
Ну, а третья, пред которой
Трепет кровь твою наполнил,-
Как другие две, быть может,
И она была чертовка?
Ангел, черт ли -- я не знаю,
Но ведь именно у женщин
Никогда не знаешь толком,
Где в них ангел, где в них черт.
Был в глазах безумных, знойных
Весь волшебный блеск Востока,
Был на ней убор бесценный,
Точно в сказках Шахразады.
Губы -- нежные гранаты,
Нос лилейный, чуть с горбинкой.
Тело стройно и прохладно,
Точно пальма в жар полдневный.
Белый конь играл под нею.
Два высоких черных мавра
Шли с боков, держа царице
Золоченые поводья.
Да, она была царица,
Королева Иудеи,
Та, чью страсть насытил Ирод
Головою Иоанна.
И за это преступленье
Казнь она несет за гробом:
В сонме призраков ей мчаться
Вплоть до Страшного суда.
И в руках она доныне
Держит блюдо с головою
Иоанна и безумно
Эту голову целует.
Ведь она его любила.
Библия молчит об этом,
Но хранит народ преданье
О ее любви кровавой.
Да и как понять иначе
Злую прихоть этой дамы?
Женщина -- лишь если любит,
Снимет голову с мужчины.
Рассердилась отчего-то,
Вот и голову срубила,
Но едва лишь увидала
Эту голову на блюде -
Помешалась и от горя
Умерла в безумье страсти.
(Плеоназм: безумье страсти!
Страсть сама уже -- безумье.)
И она, держа, как прежде,
Блюдо с головой кровавой,
Ночью скачет на охоту,
Забавляясь тем, что в воздух
Эту голову бросает,
И, как мяч, проворно ловит,
И смеется детским смехом
Женски-дикому капризу.
Мимо мчась, она глядела
Мне в глаза и вдруг кивнула
Так кокетливо и томно,
Что пронзила боль мне сердце.
Трижды, как волна колеблясь,
Мчалась мимо кавалькада,
Трижды, мимо пролетая,
Мне кивал прекрасный призрак.
И хотя давно виденье
Отзвучало и поблекло,
Долго мне привет царицы
Жег взволнованное сердце.
И потом всю ночь до света
Я ворочался, усталый,
На соломе (в доме ведьмы
Не было перин пуховых).
Все я думал: почему ты
Так загадочно кивала?
Почему так странно нежен
Был твой взор, Иродиада?
ГЛАВА ХХ
Солнце в белый мрак тумана
Мечет стрелы золотые,
И туман багрится кровью,
Тая в блеске и сиянье.
Лучезарный триумфатор,
Яркий день восходит в небе,
Наступив пятой на темя
Побежденных светом гор.
Зазвенели, засвистели
Птицы в гнездах потаенных,
И концертом ароматов
Мир наполнили растенья.
Утром, с первыми лучами,
Мы сошли с горы в долину,
И пока Ласкаро молча
Изучал следы медведя,
Я убить старался время
Размышленьями, но скоро
Утомлен был вихрем мыслей,
И невольно мне взгрустнулось.
И под ясенем зеленым,
Где журчал ручей прозрачный,
Лег я, грустный и усталый,
На траву, лицом к лазури.
И ручья волшебным плеском
Зачарованный волшебно,
Перестал грустить и думать
В забытьи бездумной лени.
Но в душе росло желанье -
Жажда сна, безумья, смерти,
Все мучительней сиял мне
Образ трех ночных красавиц.
О прекрасное виденье,
Сон, развеянный зарею,
О, скажи, куда ты скрылся,
Где ты светлым днем таишься?
Под развалинами храмов,
Уцелевшими' в Романье,
Днем скрывается Диана
От дневной Христовой власти.
Лишь во тьме, в глухую полночь,
Выходить она дерзает,
Чтоб развлечься травлей зверя
В обществе подруг-язычниц.
А прелестная Абунда
Так боится назарейца,
Что дневной досуг проводит
В неприступном Авалуне.
Этот остров затерялся
