Судьба остальных ничевоков сложилась довольно курьезно, как, впрочем, и все их творчество. Но если некоторые из группы все же стали пусть небольшими, но писателями, то Аэций Ранов и Лазарь Сухаребский занялись санпросветработой. В рижском журнале “Родник” опубликованы любопытные детали: в конце 1960-х в Челябинске была издана последняя брошюра Аэция (Александра) Ранова “Из истории санэпидслужбы Курганской области”. А Лазарь Маркович Сухаребский, доживший до весьма преклонных лет, делал сценарии учебных лент по всем областям знания. Сперва он присоединял к своему имени титул “доктор”, с конца 1920-х – “приват-доцент”, а с 1957 даже именовался доктором медицинских наук. О его деятельности удалось найти такую цитату: “…Врач-психиатр, доктор медицинских наук Лазарь Маркович Сухаребский, более полувека изучавший лица людей, одним из первых в Советском Союзе ввел в практику лечения психических заболеваний диагностику по лицу…”.
О других членах группы сведений не имеется.
Конст. Эрберг
(1871–1942)
Конст. Эрберг – псевдоним Константина Александровича Сюнненберга, поэта, философа, теоретика искусства, известного своими работами по теории творчества (“Цель творчества”, 1913). Входил в состав многих литературных объединений: “Вольфина” (Вольно-философская ассоциация, созданная при издательстве “Скифы”), “ОПОЯЗ” и др.; был членом группы “Ничевоки”. Выпустил книгу стихов “Плен” (1918).
Искры
Гудит огонь, шипят дрова,
И вьются искры в дымке,
И непонятные слова
Вновь шепчут невидимки.
– Хоть черен дым, хоть душен дым,
Мы в дымных вихрях все ж летим,
Летим, летим к планетам.
Мы так бледны, едва видны,
Мы здесь на смерть обречены,
Но там – мы будем светом!
Погас огонь. Конец мечте.
Лег траур сажи тонкой.
Кто это плачет в темноте?
Кто двигает заслонкой?
Сусанна Мap
(1890–1965)
Поэтесса и переводчица Сусанна Георгиевна Чалхушьян, писавшая под псевдонимом Сусанна Мар, была легендарной “ничевочкой”, женой лидера группы, Рюрика Рока, и подругой Анатолия Мариенгофа (единственный сборник ее стихов “Абен” (1922) является аббревиатурой инициалов Мариенгофа). Мечтавшая стать “имажинистической Анной Ахматовой” (по выражению Шершеневича), Сусанна Мар упорно придерживалась в своих стихах принципов поэтики имажинизма. В дальнейшем она много работала в области поэтического перевода, где добилась определенных успехов.
* * *
Доброй нянькой баюкает маятник
Времени вкрадчивый бег,
Расплескала ковшом из памяти
Последнюю ночь о тебе.
И уже не видеть, не слышать
Белых рук и серебряных строк,
Только рифмы взовьются выше,
Словно птицы за душный порог.
За любовь, за ласки, за улыбки
В переплете радостном греха,
Расплачусь за все свои ошибки
Звонкою монетою стиха.
Август 1920
* * *
А. Мариенгофу
Осушить бы всю жизнь, Анатолий,
За здоровье твое, как бокал.
Помню душные дни не за то ли,
Что взлетели они, словно сокол.
Так звенели Москва, Богословский
Обугленный вечер, вчера еще…
Сегодня перила скользкие —
Последняя соломинка утопающего.
Ветер, закружившийся на воле,
Натянул, как струны, провода.
Вспоминать ли ласковую наволоку
В деревянных душных поездах?
Только дни навсегда потеряны,
Словно скошены травы ресниц,
Наверное, так дерево
Роняет последний лист.
Август 1921
Рюрик Рок
(1898 —после 1932)
Рюрик Рок (псевдоним Рюрика Юрьевича Геринга) – лидер литературной группы “Ничевоки”, был одной из самых ярких и заметных фигур этого движения. В 1919 г. вместе с Есениным, Ю. Балтрушайтисом, А. Белым, П. Коганом, А. Кусиковым, В. Шершеневичем и др. был избран в состав Президиума Всероссийского союза поэтов. В 1921 г. Рюрик Рок был обвинен в подделке печати ВСП, после чего эмигрировал в Западную Европу и со второй половины 1920-х годов жил в Германии.
Чтение 1-е
Н. Николаевой
1. Не дрогнет бровь и губы стынут строго.
Круги черчу.
И все ясней в пространствах крышка гроба
большою птицей реет чуть.
2. Я ныне, в царствие антихристово,
в годы собачьей любви нег
вперяю слова на ветра волчий вой,
к Матери Божьей взываю: Машине.
3. И к Тебе, и к Тебе, Трояново отродье,
с гирями маковых кос,
к Тебе, поправшей, как окурки, годы
с лаптей сдунувшей их навоз;
к Тебе, не знающей бр. Альшванг скрижалей,
ни очереди у Вандрага:
гудками бури явись из дали,
явись, о явись, Кассандра.
В музыканье аэроплана,
в тяжкой походке орудий,
в смерти лейтенанта Глана,
в женской щекатуренной груди,
и в минаретах слов поэта
чую, Кассандра, чую Тебя:
руки переломленные заката
твой рдяный стяг;
и в этих рдяных кос зигзаг
каждый новый день кутает в сон,
а трава семафоров глаз
никогда не звенит “Благополучно”.
И Тебе мяукает рысьи,
с головою в листьях осенних,
мой любимый Иоанн Креститель
отрок Сережа Есенин.
Мать, ива мать,
где сын твой махровый?
Вижу у него на груди талисман —
крест дубовый.
И вы, жены, неверные жены,
где свежие сгнили тела мужей?
Только бархат ковра травы зеленой
покрыл трупье от червей и от вшей.
Всеми жизнями сжатыми
с сладкой земли полыни —
Кассандра гремела: “Братья,
в корявое верьте Имя”
– Никого теперь не жаль.
Пулеметами с Метрополя
Ты стучалась в каждые двери,
но могуча забвенья воля,
и вы, как всегда, ей не верили.
Осинным жужжаньем ставила к стенке,
крякала выстрела самоубийцы комнате,
напоминала тиком секундной стрелки,
молнией лязгала:
“Помните!
Помните!
Помните”. —
Но вижу, вижу и знаю:
как соколы, кружат слова —
их Кассандра картавым кварталом пускает,
и они бумерангом ковыляют к вам.
Не дрогнет бровь и губы стынут строго.
Слова черчу.
И все ясней в пространствах крышка гроба
большою птицей реет чуть.
