Город мелодичных колокольчиков - Антоновская Анна Арнольдовна (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗

Анна Арнольдовна Антоновская

Великий Моурави

Роман-эпопея в шести книгах

Книга шестая

Город мелодичных колокольчиков

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

МАТЬ МИРА

Дробя желто-красные копья над еще дремотным Босфором, всходило солнце. Тревожно кричали чайки. Воздушные сады и причудливые растения терялись в розоватой дымке, сползающей с холмов. Еще поворот, и словно из воды выплыла мраморная мечеть, за ней бирюзовая, и уже отчетливо в голубом стекле залива отразился Стамбул.

Корабль подходил к Константинополю. Будущее представлялось грузинам зыбким, как эта розоватая дымка. Уж не достигли ли они последней черты жизни? Там, далеко позади, простиралось прошлое, насыщенное огнем, потрясениями. Как назойливый призрак, преследовало воспоминание о Базалети, о поражении, нанесенном им не мечом царя Теймураза, а неумолимым роком. Ростом сравнил его с беззубым черепом, который, беззвучно смеясь, отнял у них Даутбека, «неповторимого барса». Родная земля исчезла за гранью черной воды. Картлийцы переступили загадочный рубеж Босфора.

— «Мать мира!» Так, кажется, назвали певцы Константинополь? — спросил Моурави у задумавшегося Дато.

— Как бы не обернулась для нас эта «мать» мачехой.

Невольно «барсы» отшатнулись от борта. На побледневшем лице Русудан отразилась боль сердца. Судорожным движением она положила руку на плечо Автандила, как бы стремясь защитить его от невидимой опасности. Удивленно взглянув на мать, он гордо расправил плечи, улыбка мелькнула в уголках его губ. Сила молодости, безудержная сила, исходившая от него, передалась Русудан. И она уже спокойно перевела взор на теплые волны, плещущиеся у берега.

— Каждая дорога имеет два конца: будничный и праздничный. Будем думать о последнем — праздничном… — Взор его упал на высоты Эюба, где белели руины дворца ослепленного Велисария. — Византийская империя! Сюда по одной из двух дорог пришел отрицатель буден.

— Ты, Георгий, вспомнил вовремя Шота из Рустави. Да сопутствует нам его любовь к Родине!

— Да сопутствует! — вскрикнул Автандил. — Не он ли оставил Грузии любовь! Дружбу! Щедрость!

— Оставил? — нежданно сказала Хорешани. — А я думала, эти возвышенные чувства он спрятал в своем опаленном сердце.

— Не совсем так, дорогая, он не забыл, что обе дороги достойно увенчивает один стяг: нерукотворный, и на нем начертано:

Бессмертие ума он оставил нам в дар, блистающий звездами небосвод.

Дато, преклонив колено, поцеловал край ленты Русудан.

И стало так тихо, как бывает, когда ночь уже ушла, а день еще не проснулся.

Золотой Рог пробуждался медленно. Еще изредка мелькали то тут, то там белые бурнусы и желтые плащи. Слышался стук копыт, перебранка на трапах. Под наблюдением Эрасти тридцать слуг-грузин выгружали уже оседланных коней. Старший оруженосец заботливо пересчитывал хурджини, складывая их в пирамиду.

Картлийцы медленно сошли на турецкую землю. Димитрий замедлил шаги и безотчетно стал следить, как смуглые янычары высыпали из мешков груды деревянных гвоздей, вздымая едкую пыль, и как торопливо их разбирали корабельные конопатчики. Между большими судами сновали гальяны и ялики, обдавая бухту то отвратным запахом лежалой рыбы, то нежным запахом перевозимых роз.

Внезапно из-за леса мачт показалась великолепная султанская катарга и пальбой пушек разогнала будничную суету. Вспыхивали огни, окутывая амбразуры пороховыми облачками. Десятки тяжелых весел одновременно взлетали вверх и тотчас ложились на воду, давая кораблю легкий и стремительный ход. Развевалось зеленое знамя с полумесяцем, напоминая о могуществе султана, «падишаха вселенной».

На берегу, где белели столбики для корабельных канатов, раздались предостерегающие выкрики «Ха-а-ба-ар-рда!» и пронесся дружный свист плетей. Балтаджи, расталкивая пеструю толпу, устремилась к картлийцам.

По-видимому, желая остаться незамеченным, Клод Жермен, высокий худощавый иезуит, напоминавший шпагу, готовую в любой миг нанести меткий удар, — конечно, в спину, — не отводил взгляда от Саакадзе, и что-то хищное было в его пергаментном лице: все, все должно служить целям ордена Иисуса! И уже созревал план, как он доложит посланнику Франции, графу де Сези, о Непобедимом, который не случайно в предгрозовые дни получил от султана ферман на въезд в Стамбул.

Взгляд Папуна, скользнув по странной фигуре иезуита, остановился на приятном, умном лице сухощавого турка, едва переступившего рубеж средних лет.

— Что этот стамбулец с искрящимися четками, — шепнул Папуна Ростому, — рассматривает нас, словно канатоходцев. Неужели по виду определил наш характер?

Ростом посмотрел на заулыбавшегося турка и тихо ответил:

— Красная феска с черной кистью на его башке — знак ученого, а таких больше всего следует опасаться. И четки прыгают в его пальцах, как раскаленные угольки.

— Я тоже сразу заметил, что он слишком любопытен, — отозвался Элизбар. — Может, следит за нами?

Толпа заволновалась, кое-кто пытался прорваться вперед. Щелкнула плеть.

Осадив скакуна, меченосец султана приложил руку ко лбу и сердцу и передал Георгию Саакадзе султанский ярлык. Приложил и Моурави руку ко лбу и сердцу. Оставаясь холодным, он, блеснув знанием языка османов, почтительно зачитал милостивое повеление падишаха, не сомневаясь, что об этом тотчас будет передано Мураду, властелину империи. И еще знал он, что здесь, как и в Иране, не только люди, но и камни имеют жало. Лесть в Стамбуле была так же необходима, как воздух, притворство оценивалось наравне с золотом. И только кровь не стоила ничего.

В витиеватых выражениях в ярлыке указывалось, что Моурав-беку и всем прибывшим с ним отведен Мозаичный дворец вблизи площади Баязида. «Да будет небо Стамбула грузинам надежным шлемом от непогод, а „сундук щедрот“ „падишаха вселенной“ не имеет дна».

Меченосец подал знак, и к Саакадзе подвели аргамака в большом наряде, лучшего в султанской конюшне.

«Жизнь в замкнутом круге», — подумал Георгий, припомнив квадратный двор в Давлет-ханэ, а над ним жгучее исфаханское небо. Тогда он, молодой свитский азнаур, властной рукой покорил коня эмира. Сейчас ему предстояло обуздать судьбу и направить по дороге возмездия.

И, словно силясь отогнать воспоминания, Саакадзе вскинул руку и без стремян вскочил на горячившегося аргамака, вызвав восторженные возгласы османов, не знающих переходов между восхищением и ненавистью.

Старый Омар, верный слуга Хорешани, вел под уздцы Джамбаза. Осторожно перебирая ногами, словно не доверяя чужой земле, конь удивленно косил глазом на Саакадзе и вдруг заржал, забил копытами, дернулся вправо, влево и сердито мотнул головой, что могло означать: «Как! С такой легкостью вскочить на незнакомого ветреного скакуна и даже не послать ему, Джамбазу, приветствие?!» Эрасти сочувственно вздохнул. Но предаваться огорчению было некогда.

Показался кызлар-агаси, начальник евнухов-негров. На плоском лице его, похожем на стертый кусок угля, блестели белки глаз, большие мясистые уши слегка оттопырились, ловя слова, как сачки — бабочек. Роскошь красного одеяния, отороченного мехом, и золотистые переливы мягкой обуви еще больше подчеркивали свирепость его облика, а ослепительно белый колпак напоминал, что он страж целомудрия и постоянства.

Кызлар-агаси властно дотронулся до перстня. Восемь балтаджи в розовых головных уборах, стянутых медными обручами, привычно ловко опустили позолоченные носилки. Откинулся изумрудный полог, вышли две стройные турчанки в дымчатых чадрах и преподнесли подарок султанши: яшмаки — дорогие покрывала для женщин. Русудан обменялась с Хорешани понимающим взглядом и первая набросила на голову яшмак. Сквозь серебристую сетку ей показалось, что все окружающее ее в этом незнакомом мире заколебалось в изменчивой игре светотени.