Плащ и шпага - Ашар Амеде (мир бесплатных книг .txt) 📗

Амеде Ашар

Плащ и шпага

1. Игорный дом

Париж, 1875 г.

В тысячу шестьсот сороковых годах, когда провидение вверило Францию в руки ещё неопытного Людовика XIV, на юге страны жил один из богатейших и счастливейших людей — граф Гедеон-Поль де Монтестрюк, которого также называли графом Шарполем. И хотя его дворянство не восходило к первым французским монархам, а предки не были среди рыцарей, воевавших в Палестине, зато он состоял в родстве с самыми знатными фамилиями королевства. Нечего и говорить, что он владел обширными поместьями.

Род Монтестрюков, стоявший на одном уровне с первыми домами провинции Арманьяк, своим завидным положением был обязан неким необычным обстоятельством, положившим начало его известности. Этому также способствовало благоволение тогдашнего короля, славной памяти Генриха IV.

Граф Гедеон, которого соседи звали так, чтобы отличать от его отца, графа Эли, сына героя, основавшего славный дом Монтестрюков, уже в колыбели обнаружил, что он богат, каковое обстоятельство, как ни странно, нисколько не помешало ему в дальнейшем благополучно транжирить свое состояние. Любовью к пышности он удивлял даже видавших виды придворных, приезжавших время от времени в провинцию Лангедок. Благородные привычки и бурный темперамент достались ему одновременно с богатством. Первые два обстоятельства не знали ни усталости, ни пресыщения. Третье же, увы, на поверку оказалось не столь стойким. Видели вы когда-нибудь молодого коня, вырвавшегося на волю во время грозы? Граф Гедеон вел себя так же: ни узды, ни границ.

Пожив весело и расточительно, граф Гедеон решил в сорок лет продолжить свой род, для чего задумал жениться. Разумеется, ни молодость, ни красота жены не переубедили его ни в чем. После женитьбы развеселая жизнь продолжилась сразу, едва только он заполучил сына Югэ-Поля.

В молодости графу Гедеону приходилось бывать и в Париже, и в Сен-Жерменском дворце. В смутах Франции он держал сторону короля, сломал не одну шпагу в боях с испанцами и во время сражений кричал: «Коли! Руби!», что было старинным девизом его дома. Возвратясь в свой замок вблизи побережья Жера, он безрассудно убивал время на охоту, дуэли, балы, маскарады и пиры, нимало не заботясь о графине, которая в тоске ожидала его за стенами и башнями Монтестрюка. И как водится в таких случаях, он был всеобщим любимцем: дворяне, с которыми он играл в карты или рубился на дуэли, любили его за ум и веселость, а мелкий люд, разумеется, за щедрость. Бывало, скажем, потреплет он кого из крестьян — так, мимоходом, — никто и не сердился на него: посмотрели бы вы на него, как он мило и любезно бросал потом луидор в шапку бедняги.

Ну, а стоит ли добавлять, что граф Гедеон был храбрейший человек? Да и каким ему быть, если он, такой статный, щедрый, горячо любимый окрестными красавицами, имея такого отважного благодетеля своего рода, как король Генрих, жил к тому же в стране, где все храбры? Да, славное было время, господа, и славные тогда были люди!

Но вот и подкралось время, когда в воздухе стали носиться слухи, что состояние графа де Монтестрюка «что-то того…поменьше стало, что ли». Замок уже не сверкал празднествами, поездки в Тулузу и Бордо не отличались ни прежним сумасшествием, ни прежним количеством. (А ведь, бывало, сколько лошадей, слуг и прочего люда принимало в них участие!). А куда девались шумные охоты с соседями, герцогами де Роклорами, отчаянными буянами и страстными кутилами? Зато теперь все чаще стали замечать на дороге к замку евреев-ростовщиков: туда они шли с напряженными лицами, оттуда — с веселыми.

Зато веселость графа Гедеона стала потихоньку пропадать. Теперь его уже чаще замечали задумавшимся. «Как! Граф Гедеон скучает?! Немыслимо!». Впрочем, старики, качая головами, говорили: «Что же вы хотите? Ему просто не повезло: владея столькими лугами, фермами, лесами, виноградниками, прудами, он, бедняга, принужден был судьбою играть в карты».

И в самом деле. Граф Гедеон играл и старался играть при всяком случае.

И вот, пребывая в окружении столь невеселых слухов, как-то раз ночью граф Гедеон, вскочив на любимого коня, покинул замок.

Весь день перед этим лил дождь. К вечеру поднялся ветер. Он разогнал густые тучи, засветились звезды. В лесу глухо стонала буря, тьму лишь изредка прорезал тонкий луч луны, казалось, безумно мчавшейся среди туч. К тому же выли бродячие псы, нагнетавшие дополнительную нервозность.

Граф Гедеон подъехал к воротам своего замка и велел стражнику опустить мост через ров, в котором зеленела вода. Простучав копытами, конь графа с всадником оказался за рвом.

Но граф был не один: за ним ехали ещё два всадника. Клинки их рапир позвякивали о стальные стремена. Как и граф, они были закутаны в длинные плащи. На головах у них красовались широкие серые шляпы.

Выехав на торный путь, все трое пустились галопом по дороге. Проскакав длинный её участок с кустарником по бокам, пугавшим фыркавших на него лошадей, всадники выехали к долине, где было уже посветлее. Между деревьями показались низкие, крытые соломой домики. Тишину нарушал лишь шум ветра в листве. Замолкли даже собаки.

В начале дороги, желтой лентой протянувшейся по направлению к темнеющей долине, граф остановил лошадь и обернулся. На чуть светящемся небе смутно вырисовывались очертания стен и башен замка Монтестрюков. Граф долго всматривался; наконец, ему привиделся слабый свет в угловой башне, мерцавший, словно звездочка на невидимой нити.

— Взгляни, Франц. Что это там такое, по-твоему? — обратился он к одному из всадников, остановившихся рядом с ним.

Франц взглянул в указанном направлении.

— В стекле отражается луна. — Четкий ответ и акцент выдавали в нем лотарингца.

— Но это окно графини. Когда я уезжал, она ещё сидела со своими служанками…

И граф тяжело вздохнул. Он некоторое время всматривался в очертания замка, затем повернулся в седле, пришпорил коня и пустил его во весь опор. Сомнений быть не могло: он явно не хотел дать себе время задуматься.

Франц и его товарищи поскакали следом. Через мгновение все трое были за пригорком, откуда уже не было видно никакого замка с его светящимся окном.

Вся троица молча скакала по дороге, пригнувшись к лошадиным шеям: так на них падало меньше грязи, летевшей из-под конских копыт. Порыв ветра временами задирал у кого-нибудь из них плащ, и тогда были видны ручки огромных пистолетов, лежавших в прикрепленных к седлу кобурах, и рукоятки кинжалов за поясами, стягивавшими кожаные камзолы. У каждого из них на луке седла была видна туго набитая кожаная сумка. Дувший им навстречу осенний ветер, как бы пытаясь остановить их, порывисто бросал сухие листья в лицо.

Когда они приблизились к дороге, ведущей из Ажана в Ош, на горизонте возникло вдруг красное зарево, окрасившее огромную часть неба, из-за чего темнота в долине стала ещё чернее. От этого зарева серые волны Жера, омывавшие его молчаливые берега, покрылись кровавым колером. Граф невольно потянул за поводья, и послушная лошадь замедлила свой бег.

— Горит дом, — глухо произнес он, — а может, и целая деревня. Опять беда! Прямо как в прежние военные времена!

Скакавший рядом с Францем всадник отрицательно замотал головой.

— Это не просто беда. — В его голосе слышалась речь итальянца. — Это преступление.

— Что? Ты думаешь, что этот пожар?.. — Голос графа зазвучал удивлением.

— От поджога. Разве барон Саккаро не проезжал этими краями дня четыре-пять назад? Это его забавы, я уверен.

— А! Барон Саккаро! Этот мошенник в шкуре незаконнорожденного! — произнес граф с гневом и презрением. — Говорят, он родился от комедиантки, как ублюдок от волчицы, зато он хвастает, что его отец — испанский гранд, который оставил ему все свое состояние. Я-то думал, что он за Пиренеями.

— Это не так. Он покинул свою башню в горах. В Испании он граф Фреска, зато делается французским дворянином каждый раз, когда у него случается разлад с судом его величества католического короля. Тогда он скрывается в своих поместьях в Арманьяке, точно кабан в логовище, когда его преследуют собаки.