Псы господни - Sabatini Rafael (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗

Никто иной как Уолсингем сказал о Роджере Тревеньоне, графе Гарте, что он предпочитает общество мертвых обществу живых.

Это был язвительный намек на привычный затворнический образ жизни графа. Его светлость расценил бы насмешку как булавочный укол, если бы вообще обратил на нее внимание. Скорей всего он бы понял насмешку буквально, признал, что общество мертвых ему и впрямь предпочтительнее, и объяснил причину: хороший человек — мертвый человек, ибо мертвый больше не способен творить зло.

Вы, разумеется, понимаете, что жизненный опыт, приведший к подобному заключению, навряд ли был приятным. Мизантропом с юности его сделала близкая дружба с доблестным Томасом Сеймором, братом одной королевы и мужем другой. Честолюбивые помыслы, а, возможно, и любовь подтолкнули его к решению жениться после смерти Екатерины Парр на принцессе Елизавете. На глазах Тревеньона, преданного и восторженного друга Сеймора, плелась липкая паутина интриги, в которую и угодил адмирал, а сам Тревеньон едва избежал плахи. Злобным пауком был завистливый и честолюбивый регент Сомерсет: он опасался, как бы любовь адмирала и принцессы не положила конец его карьере, и без малейших колебаний отправил родного брата на эшафот по сфабрикованному обвинению в государственной измене.

Дело представили так, будто адмирал, будучи любовником принцессы, замыслил свергнуть регента и взять бразды правления в свои руки. Да и принцессу он, якобы, соблазнил лишь для того, чтобы осуществить свой коварный замысел. Оба обвинения были так хитро увязаны, что одно возводилось на основании другого.

Юного Тревеньона арестовали вместе с другими придворными принцессы и теми, кто состоял в близких отношениях с адмиралом, будь то слуги или друзья. А поскольку он был придворным принцессы и пользовался доверием адмирала больше, чем кто-либо другой, Тревеньон стал объектом пристального внимания регентского совета. Его то и дело вызывали туда, учиняли ему бесконечные — ad nauseam — допросы и дознания с целью обманным путем заставить его оговорить друга, вырвав у него признания о том, что он видел в Хатфилде или какие тайны доверял ему друг.

Говаривали, что много лет спустя, когда подобные признания никому уже не могли причинить вреда, лорд Тревеньон признался, что любовь адмирала к юной принцессе была искренней и глубокой и коренилась отнюдь не в честолюбивых помыслах. Однажды в Хатфилде он застал ее в объятиях адмирала, из чего вполне разумно заключил, что принцесса была неравнодушна к адмиралу. Но тогда, в регентском совете, молодой Тревеньон не припомнил ничего, что могло бы повредить его другу. Он не только упрямо отрицал, что ему известно — прямо или косвенно — об участии Сеймора в каком-либо заговоре, а напротив, из его многочисленных заявлений следовало, что обвинение в государственной измене, предъявленное адмиралу, не имеет под собой никаких оснований. Его стойкость не раз приводила членов совета в ярость. Для Тревеньона было откровением, как далеко может завести людей злоба. На одном из допросов сам регент, сорвавшись, предупредил Тревеньона, что его собственная голова не так уж прочно держится у него на плечах, что нахальными речами и поведением он может укоротить себя на голову. Злоба, которую питали зависть и страх, превратили этих людей, почитаемых им за самых благородных людей Англии, в низких, презренных и жалких.

Ослепленные злобой, они отправили Тревеньона в Тауэр и держали его там до дня казни Сеймора. И в ненастное мартовское утро ему оказали милость, о которой Тревеньон не смел и просить, — его провели в камеру, где сидел осужденный на смерть друг, и позволили попрощаться с ним без свидетелей.

Тревеньону был двадцать один год — в этом возрасте юноша исполнен радости жизни, ему претит сама мысль о смерти, и человек, которому предстоит взойти на эшафот, вызывает у него ужас. Ему была непонятна сдержанность адмирала: ведь и он еще молод. Адмиралу едва минуло тридцать, он был высок, хорошо сложен, энергичен и хорош собой. Сеймор вскочил, приветствуя друга. Те несколько мгновений, что они пробыли наедине, молодой человек не успел вставить и слова. Адмирал с важностью говорил об их дружбе и, тронутый печалью графа, пытался подбодрить его, заверяя, что смерть не так страшна тем, кто не раз смотрел ей в лицо. По его словам, он распрощался с леди Елизаветой в письме, которое писал всю ночь. Лорды из регентского совета запретили ему писать, у него не было пера и чернил, но он соорудил нечто вроде пера из золотого шитья аксельбантов и написал письмо своей кровью. Не понижая голоса, он сообщил Тревеньону, что заложил письмо в подошву сапог, и лицо, которому он доверяет, позаботится о его сохранности после казни. При этом на губах у него появилась странная улыбка, и лукавая искорка мелькнула в прекрасных глазах, немало озадачив Тревеньона.

Они обнялись на прощанье, и Тревеньон вернулся в свою тюрьму. Он молился за друга и ломал голову над излишней и весьма неосторожно доверенной ему тайной о прощальном письме. Позднее он все понял.

Адмирал, прекрасно разбиравшийся в людях, сразу сообразил, что отнюдь не из добрых чувств Тревеньону позволили нанести ему прощальный визит. Лорды из регентского совета надеялись, что Сеймор не упустит возможности передать принцессе послание, которое ее скомпрометирует, и поставили у двери шпионов — слушать и доносить. Но Сеймор, разгадав их замысел, воспользовался случаем и сообщил им о письме, специально для них предназначенном, выдержанном в таком тоне, что его публикация восстановила бы репутацию принцессы.

Это было последнее доказательство преданности Сеймора. И хоть письмо так и не было обнародовано, оно, возможно, сыграло свою роль — положило конец гонениям, коим подвергалась принцесса. Но та же завистливая злоба, из-за которой пролилась кровь Сеймора, запятнала репутацию принцессы грязными сплетнями о ее связи с адмиралом.

Через несколько месяцев после освобождения Тревеньон решил удалиться от двора, убившего в нем веру в человека, и, прощаясь с принцессой Елизаветой, сообщил ей о письме. И эта тоненькая девушка шестнадцати лет со вздохом и горькой улыбкой, способной состарить и женщину вдвое старше, повторила, хоть и в ином тоне, уклончивую фразу, сказанную ранее об адмирале: