Сумерки - Глуховский Дмитрий Алексеевич (книги регистрация онлайн .txt) 📗

На карте Москвы улицы имени Ицамны, разумеется, не оказалось. Я только напрасно в течение двух часов изучал всевозможные топографические атласы столицы. Когда я наконец отложил их в сторону, вид у меня, наверное, был несколько обескураженный. Я, разумеется, с самого начала подозревал, что адрес на бланке заказа обозначен неверно. Но оставалась надежда на то, что улица со странным названием в конечном итоге всё же обнаружится на карте города или в индексе одного из справочников, и это даст мне хоть какую-то зацепку.

Просто не надо было браться за этот заказ. Продолжать себе спокойно переводить уставы предприятий, инструкции по пользованию бытовой техникой, контракты на поставку древесины… То, чем я всегда и зарабатывал на жизнь. К тому же испанский никогда не был самым сильным моим языком. Но в тот день больше ничего другого не оставалось: когда я выложил на бурый полированный стол перетянутые резинкой тощие папки с переведёнными договорами, клерк, отсчитав мой гонорар, развёл руками.

– Пока всё. Не несут больше. После выходных попробуйте зайти… – и отвернулся к компьютеру, надеясь продолжить недоигранную партию в пасьянс.

Я его знаю уже года три – с тех самых пор, как он пришёл в это бюро переводов. И до сих пор ни разу не решался настаивать, когда он вот так, равнодушно объявлял мне, что по крайней мере на неделю я останусь без денег. Но на этот раз что-то толкнулось во мне, и я сказал:

– Неужели совсем ничего? Посмотрите, а? Вы понимаете, как раз счёт получил, не представляю, как расплачиваться.

Он оторвался от экрана, удивлённый моей настойчивостью, и, потерев низкий лоб, с сомнением протянул:

– Ну, вы же с испанским не работаете?

Счёт действительно лежал на моём столе, и его четырёхзначная итоговая цифра заставляла меня рисковать. Три года испанского языка в университете, законченном полтора десятка лет назад… Огромные аудитории с туманными окнами, удушливая меловая пыль, поднимающаяся от исцарапанной доски, никчемные архаические учебники, обучающие языку Сервантеса на примерах официальных контактов советских граждан Иванова и Петрова с сеньорами Санчесом и Родригесом. Me gustas t?. Вот, пожалуй, и всё. Ничего, словарь дома есть...

– Работаю, – застенчиво солгал я. – Недавно начал.

Он ещё раз окинул меня подозрительным взглядом но, всё же поднявшись со стула, прошаркал в соседнюю комнату, где у них хранились документы, и вернулся с тяжёлой кожаной папкой с полустёршимся золотым вензелем в углу. Таких мне ещё здесь видеть не приходилось.

– Вот, – он почтительно опустил её передо мной на стол. – Наш «испанец» что-то задерживает первую часть перевода, а тут уже вторую принесли. Отстаём, боюсь, клиента потеряем. Так что вы не затягивайте.

– А что там? – я осторожно взял папку в руки и взвесил её.

– Бумаги какие-то... Архивные, по-моему. Я особенно не смотрел, мне и так есть чем заняться, – он мельком взглянул на монитор, где его ждала разложенная колода карт, и продолжал тикать неумолимый счётчик времени.

Заказ оплачивался втрое выше обычного, и я поспешил скрыться с ним, пока клерк не успел передумать. У папки был такой роскошный, аристократический вид, что убирать её в мой драный портфель я не стал – почему-то вспомнилась история вечно голодного Тима Талера, которого вырвало, когда он впервые попробовал дорогой кремовый торт.

Затерянное в арбатских переулках бюро переводов размещалось в старом бревенчатом строении, в котором раньше находилась детская библиотека. Я бывал в нём ещё тогда, вместе с бабушкой заходя за книжками о кругосветных путешествиях или замученных фашистами пионерах-героях, поэтому сейчас еженедельные посещения бюро были чем-то ностальгическим, как поход в заброшенный и заржавевший парк аттракционов для взрослого человека, которого родители приводили сюда покататься тридцать лет назад. Въевшийся в обои и деревянные стены аромат старых книг перебивал резкий запах деловых документов и сладковатый флёр разогретой пластмассы, поднимавшийся от компьютеров. Для меня это бюро оставалось детской библиотекой... Вот поэтому, наверное, я сначала не очень удивился, когда начал переводить листы из кожаной папки.

Одного взгляда на них хватало, чтобы понять – они вынуты из книги, не вырваны, а именно аккуратно извлечены; разрезы по краям были сделаны с хирургической точностью, так и представлялась рука в резиновой перчатке, скальпелем проводящая по разложенному на операционном столе старинному тому. Этот пиетет был вполне понятен – разделанная в неизвестных целях книга наверняка была настоящим сокровищем. На глаз страницам было не меньше двухсот лет. Плотная бумага, от времени местами окрасившаяся в цвет песка, но и не собиравшаяся тлеть, была покрыта чуть неровными рядами готических букв. Они были, кажется, напечатаны, но некоторые отличались от других.

Страницы не были пронумерованы, но на лежащей сверху значилось: Cap?tulo II. Первая глава, очевидно, находилась у того переводчика, что взялся за работу до меня, но задержался с возвратом. Причина такого опоздания была мне ясна: бегло ознакомившись с предстоящим трудом, я уже не был уверен, что и сам смогу сдать перевод в срок. Несколько часов потребовалось только для того, чтобы свыкнуться с непривычным шрифтом, ещё полчаса – чтобы вгрызться в первый абзац неподатливого, засохшего от давности текста.

К этому времени за окном уже совсем стемнело. В последнее время я всё больше работал по ночам, засыпая только на рассвете, и просыпаясь во второй половине дня. Когда квартира погружалась в темноту, я зажигал всего две лампы – на рабочем столе и на кухне, и всю ночь жил, бродя между двух этих огней. При уютном жёлтом свете сорокаваттной лампочки думалось куда лучше: дневной же резал мне глаза и потрошил черепную коробку: мыслей в голове совсем не оставалось, они прятались куда-то и там дожидались наступления вечера.

Проработав всю ночь, я обычно ложился часам к пяти утра. Задвинув плотные шторы и оставив первые лучи солнца скрестись в них снаружи, нырял под толстое пуховое одеяло и мгновенно засыпал. Сны у меня в последнее время были странные: почему-то часто видел свою любимую собаку, умершую лет десять назад. Во сне собака, разумеется, и не подозревала, за исключением редких случаев, что она умерла, и вела себя совершенно как живая. А это значит, что с ней приходилось гулять. Во время прогулок она иногда убегала, (я и при жизни-то очень редко брал её на поводок – только чтобы перевести её через дорогу с машинами) и тогда добрую часть сна я должен был её разыскивать, выкрикивая изо всех сил её имя. Надеюсь, соседи этого не слышали. Обнаружить собаку до пробуждения мне удавалось не всегда, но это было и не важно: к следующему утру она сама находила дорогу домой и уже нетерпеливо ждала меня на пороге между сном и явью, игриво зажав в зубах принесённый поводок. Я так к этому привык, что, если вдруг в каком-то из сновидений её не оказывалось, проснувшись, я начинал беспокоиться – не случилось ли с ней чего.