У Черных рыцарей - Дольд-Михайлик Юрий Петрович (книги бесплатно .txt) 📗
— Мне как-то неловко, — пожаловалась Берта, вроде я в щёлку подглядываю чужую жизнь. Как они могут жить так открыто?
— Примитивны, как животные, — равнодушно бросил Нунке.
— Не сказал бы, — возразил доктор. — Непривыкшие к условностям нашего цивилизованного мира, они просто пренебрегают ими. Цыгане слишком жизнерадостны и свободолюбивы, чтобы ограничивать себя рамками каких-либо принятых у нас правил. Их предки кочевали по степям, долинам, чащам. Кто мог их там видеть и слышать? Что им было скрывать? Ведь жили они одним большим родом,..
— А вот и подтверждение ваших слов, дон Эмилио! — прервала его Берта. — Взгляните на эту девушку, которая так спокойно, на виду у всех расчёсывает волосы. Даже не повернётся в нашу сторону. Мы для неё просто не существуем. Любопытно, что будет, если подойти к ней.
— У тебя длинные красивые косы, — сказал доктор, подходя к девочке. — Хочешь, я дам тебе денег на шёлковые ленты? Только ты нам спляшешь…
— Мне не хочется сейчас плясать…
— Может, ты не умеешь?
— Не хочу.
— Ты не разговорчива. Как тебя зовут?
— Мария, — неохотно ответила девушка-подросток и, сердито блеснув чёрными глазами, отошла в сторону.
— Видите, как независимо держит себя эта девчушка? Ни капельки подобострастия. А какая походка, вы обратили внимание? Кажется, ножки её не касаются земли.
— Надо сказать, достаточно грязные ножки, — насмешливо заметил Нунке.
— Ты, Зефи, невыносим со своим скепсисом. Девочка прехорошенькая. Жаль, что мы не узнали, как её фамилия! Я бы что-нибудь оставила её родителям.
— А у женщин-цыганок нет фамилий, — пояснил дон Эмилио. — С тех пор, как правительство Испании обязало цыган отбывать воинскую повинность, у мужчин появились фамилии. Но какие! В личных карточках призывников-цыган, например, бывают такие записи: «Педро, сын Паласио Кривого» или «Басилио, приёмыш гадалки Консуэлы, родной сестры кузнеца Хуана»…
— Какая нелепость! — фыркнул Нунке.
Мог ли он в эту минуту даже подумать, что судьба ещё раз сведёт его с чернокосой и черноглазой Марией, не имеющей даже собственной фамилии?
Прогулка по Триане закончилась к вечеру и очень невесело: уже в машине Нунке заметил, что у него исчез бумажник.
— Логово воров, которое надо смести с лица земли! — бесновался он. — Что за безумная идея возникла у вас, дон Эмилио, потащить нас к этому сброду? Не совсем справедливо, что расплачиваюсь за это я!
Доктор побледнел:
— Сколько было у вас у бумажнике, герр Нунке? Я считаю делом чести вернуть все, — проговорил он с холодной сдержанностью.
— Оставьте своё при себе! — грубо отрубил Нунке.
Берта глотала слезы. Когда возле гавани Таблада муж вышел из автомобиля, она не выдержала и разрыдалась.
— Простите, дон Эмилио, о, простите! Иозеф по временам бывает так груб! Мне стыдно перед вами…
— Не придавайте этому значения, фрау Берта! Мы, мужчины, часто бываем несдержанны в выражениях… то ли из-за перегруженности делами, то ли из-за служебных неприятностей…
— Не поверю, что и вы можете себя так вести!
— Иногда я тоже теряю власть над собой, — произнёс дон Эмилио странно изменившимся голосом. Если вы будете плакать, это может случиться. Да, да, может случиться, ибо… — он оборвал фразу и остановил машину. — Давайте пройдёмся по набережной! Нам обоим надо успокоиться.
Заходящее солнце зажгло на небе настоящий пожар. Воды Гвадалквивира расплавленным золотом текли между берегов. Золотыми были и шпили многочисленных церквей, возвышавшихся над городом, а статуя Веры на колокольне собора словно плыла в воздухе, оттолкнувшись ногой от шпиля, на котором была установлена.
Берте все казалось нереально-сказочным, как и те чувства, что переполняли её сердце.
— Вы не договорили, — напомнила она вдруг, прикоснувшись к руке своего спутника.
— Есть вещи, о которых лучше молчать. Пусть мечта остаётся мечтой… Поверьте, от столкновения с действительностью она блекнет.
— По-вашему, человек должен порвать с действительностью и жить в мире сказок.
— В зависимости от его характера. Слабые натуры уходят в царство мечты. Я из таких…
«А я?» — подумала Берта. И вдруг представила свою жизнь в Берлине, размеренную, упорядоченную, быть может несколько скучную, но раз и навсегда установившуюся. Нет, такая жизнь крепко её держит. Это физическое состояние виной тому, что она утратила равновесие, поддалась соблазну. На миг Берте показалось, что она вырвалась из обыденности и, словно статуя, сорвавшаяся с пьедестала, взлетела ввысь. Глупости, иллюзии! Надо положить всему конец…
Через неделю молодая жена Нунке, сославшись на своё состояние, требующее постоянного врачебного наблюдения и забот домашних, выехала в Берлин.
По странному стечению обстоятельств в тот же майский день 1930 года из цыганского селения исчезла маленькая Мария.
Девочку в цыганском таборе прозвали «Приблудная». Её отца и мать арестовали за кражу, и они бесследно исчезли в таинственных застенках испанской полиции, когда Мария была совсем маленькой. Род не оставил девочку, а принял в общину и содержал, именно содержал, а не воспитывал, ибо о воспитании её никто не заботился. Мария с детства делала всё, что хотела, ходила, куда хотела, а кормилась там, где в этот день готовили самую вкусную еду.
Исчезновение Марии заметили не сразу. Это и понятно: оседлые цыгане в эти дни были охвачены волнением и тревогой.
Весть об опасности принесли детишки, как обычно носившиеся повсюду, зачастую далеко за пределами Трианы. Вечером двадцать первого мая они прибежали испуганные, издали выкрикивая:
— Табор! Табор! Табор!
Цыгане переполошились. Даже их главарь — кузнец Альфонсо, расспрашивая детвору, не мог скрыть волнения. Да, по всему видно, ребятишки говорят правду: в нескольких километрах от Трианы расположился табор.
Кочевники! Злейшие враги оседлых цыган!
Давно, очень давно возникла эта вражда. С годами она не угасала, а ещё больше разгоралась. И дело совсем не в том, что кочевники относились к своим оседлым собратьям как аристократы к плебсу. Главная опасность таилась в другом: кочевники жестоко карали оседлых за измену извечным цыганским традициям. Мстили по-разному: поджигали дома, воровали детей, издевались над теми, кто по неосторожности попадал к ним в руки, зачастую даже убивали.
Было от чего встревожиться трианцам.
В тот вечер окраина, где жили цыгане, словно вымерла. Ни детского крика, ни окриков старших, ни ругани между старыми цыганками, ни звуков гитары, ни песен. Стихли и опустели многоголосые дворы. Жители спрятались за плотно запертыми дверями и ставнями, прихватив с собой все самое ценное из раэбросанного по двору имущества. Пустота, воцарившаяся тут, ещё больше подчёркивала тишину, в которую погрузилась окраина. Лишь в самом отдалённом конце предместья, где главная улица переходила в степную дорогу, слышались приглушённые голоса. Там собралось все мужское население, вооружённое топорами, ножами, а то и просто кольями.
В напряжённом ожидании прошёл день, другой. А на третий высланная разведка донесла:
— Табор снялся и уехал!
Реакция была бурной: такого взрыва веселья не помнили даже самые старые цыгане.
Когда начались танцы, старый Альфонсо позвал:
— Мария! Где ты? Покажи, как умеют танцевать трианские девушки!
Но Мария не откликнулась. Её не нашли. Как ни искали. Каждый из присутствующих старался припомнить, где и когда видел девочку. Это было не так уж легко, учитывая панику, охватившую население предместья в последние дни.
— Я помню, последний раз она разговаривала с сеньором и красивой белокурой сеньорой, — вспомнил кто-то из женщин.
— Тоже сказала! После этого я варила баранью похлёбку и Мария обедала с нами.
— А я видел её в тот день, когда детвора рассказала о таборе. Помнишь, Альфонсо, ты ещё накричал на Марию за то, что она вмешалась в разговор — все допытывалась, где этот табор?
Поспорив ещё немного, о девочке забыли. Хотя исчезновение «Приблудной» немного и опечалило присутствующих, но празднество продолжалось. Слишком большой и всеобъемлющей была радость А тем временем Мария переживала большое горе.
