Графиня де Шарни. Том 1 - Дюма Александр (полная версия книги .TXT) 📗
— Что же вы в таком случае будете делать?
— Сделаем не республику, а революцию! Жильбер глубоко задумался.
— Если мы до этого дойдем, Джузеппе, это будет ужасно! — заметил он.
— Да, если мы встретим на своем пути много людей, обладающих силой воли, подобной вашей, Жильбер.
— Я отнюдь не силен, друг мой, — отвечал Жильбер, — я честен, только и всего.
— Увы, это еще хуже. Потому-то мне и хотелось бы вас переубедить.
— Я уже принял решение.
— Помешать нам сделать задуманное дело?
— Или хотя бы остановить вас на полпути.
— Вы — безумец, Жильбер; вы не понимаете роли Франции: Франция — центр мирового разума; необходимо дать Франции возможность мыслить, и мыслить свободно, чтобы весь мир мог действовать согласно ее замыслам, — то есть так же свободно. Знаете ли вы, Жильбер, кто захватил Бастилию?
— Народ.
— Вы меня не понимаете, вы принимаете следствие за причину. В течение пятисот лет, друг мой, в Бастилию заключали графов, сеньоров, принцев, и Бастилия стояла. Однажды королю взбрело в голову заключить под стражу мысль, а ведь мысли нужны простор, свобода, бесконечность! Бастилию взорвала мысль, а уж народ ворвался через брешь.
— Верно, — прошептал Жильбер.
— Помните, что писал Вольтер господину де Шовелену второго марта тысяча семьсот шестьдесят четвертого года, то есть почти двадцать шесть лет тому назад?
— Продолжайте, пожалуйста.
— Вольтер писал:
«Все брошенные мною семена революции неминуемо взойдут, однако мне, к сожалению, не придется увидеть результатов. Французы ко всему приходят с опозданием, но все-таки приходят. Огонь очень скоро перебрасывается с одного на другое, и потому при первой же возможности малейший взрыв вызовет великую сумятицу.
Счастливы те, кто молод — они увидят это прекрасное зрелище!»
— Ну, что вы скажете о сегодняшней сумятице, а?
— Это ужасно.
— А что вы можете сказать по поводу увиденного?
— Это отвратительно!
— Это только начало, Жильбер.
— Вы — вестник несчастья!
— Третьего дня я виделся с одним почтенным доктором, филантропом; знаете ли, чем он сейчас занимается?
— Ищет способ избавить человечество от какой-нибудь болезни, которая считается неизлечимой?
— Ну да! Ищет способ вылечить, только не от смерти, а от жизни.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать — и я не шучу, — что он полагает, — и это при том, что в мире существуют чума, холера, желтая лихорадка, оспа, параличи, пятьсот с лишним заболеваний, считающихся смертельными, а также сто тысяч и более могущих стать таковыми при хорошем лечении! — я имею в виду пушку, ружье, шпагу, саблю, кинжал, огонь и воду, падение с крыши, виселицу, колесо! — так вот он полагает, что всего этого недостаточно, чтобы умереть, при том, что существует только один способ родиться, и вот в эту минуту он изобретает прекрасную, черт побери, машину, чем надеется облагодетельствовать нацию, дав возможность предать смерти пятьдесят, шестьдесят, восемьдесят человек менее чем за час! Дорогой Жильбер! Не думаете ли вы, что когда прославленный доктор, филантроп, каковым является господин Гильотен, занимается изобретением подобной машины, то следует признать, что в самом деле появилась нужда в этой машине? Тем более, что я уже был знаком с такой машиной; это вещь не новая, но основательно забытая старая; а доказательством тому может служить следующее: когда я был у барона де Таверне, — ах, черт возьми, вы же должны это помнить — вы тоже были там; правда, вы в те времена были по уши влюблены и не видели никого, кроме девчонки по имени Николь, — итак, доказательством служит то, что королева случайно заехала в замок Таверне, — в ту пору она была только наследницей престола, впрочем, нет: должна была ею стать, — и я показал ей эту машину в графине, чем сильно ее напугал: она вскрикнула и упала без чувств. Так вот, дорогой мой, тогда эта машина была еще в зачаточном состоянии; ежели вы пожелаете увидеть ее в день испытаний, как она действует, я вас приглашу. Либо вы будете слепы, либо вынуждены будете признать, что это перст Судьбы, заботящейся о том дне, когда у палача будет слишком много работы, раз человек не довольствуется уже имеющимися средствами умерщвления и ищет новый, чтобы выйти из трудного положения.
— Граф, граф! В Америке вы говорили вещи более утешительные!
— Еще бы, черт побери! Там я был среди поднимающего голову народа, а здесь я оказался в гибнущем обществе: в нашем старом мире всех — и знать, и королевскую власть — ждет крах, они сами идут в пропасть.
— Ну, знать я вам охотно отдаю, дорогой граф, точнее будет сказать, что знать сама на себя махнула рукой в известную ночь четвертого августа; но мы должны спасти королевскую власть, палладиум нации, ее защиту.
— Какие громкие слова, дорогой Жильбер! Разве палладиум спас Трою? Мы должны спасти королевскую власть, говорите вы? Уж не думаете ли вы, что так просто спасти королевскую власть с таким королем?
— Все-таки он — потомок великого рода.
— Да, рода орлов, превратившихся в попугаев. Для того, чтобы утописты вроде вас спасли королевскую власть, дорогой Жильбер, необходимо, чтобы королевская власть сама сделала хоть небольшое усилие для собственного спасения. Скажите по совести, ведь вы видели Людовика Шестнадцатого, вы часто его видите, а вы не из тех, кто просто смотрит, вы изучаете того, кто оказывается перед вами. Итак, скажите, как на духу: может ли существовать и далее королевская власть, будучи представлена таким королем? Разве он не разрушает вашу веру в венценосца? Не думаете ли вы, что у Карла Великого, Людовика Святого, Филиппа-Августа, Франциска Первого, Генриха Четвертого и Людовика Четырнадцатого была такая же вялость во всем теле, обвислые губы, ничего не выражающий взгляд, неуверенная походка? Нет! Уж они-то были мужчинами! Под королевскими мантиями угадывались жизненные соки, горячая кровь, кипучая жизнь. Они не изменили ни единому своему принципу. В этом смысле очень показательно их отношение к медицине; эти люди ею пренебрегали. Чтобы получить у животных и растений сильное, выносливое, крепкое потомство, природа сама указала на необходимость скрещивания видов и семейств. Так же как прививка благотворно сказывается на улучшении видов растений, в человеческом обществе брак между близкими родственниками является причиной упадка личности; природа страдает, чахнет и вырождается, когда несколько поколений воспроизводятся при помощи той же крови. Напротив, природа оживает, восстанавливается и проходит стадию омоложения, если основополагающими принципами продолжения рода являются плодовитость и свежая кровь. Вы только посмотрите, какие герои дают начало новой расе и на каких слабых людях кончается род; достаточно вспомнить Генриха Третьего, последнего из рода Валуа; Гасто, последнего представителя рода Медичи; кардинала Йоркского, последнего из рода Стюартов; Карла Шестого, последнего отпрыска Габсбургов! Так вот, самой главной причиной вырождения родов является брак между родственниками, который дает себя знать во всех упомянутых нами королевских домах, но как нельзя более чувствуется это в семье Бурбонов. Мысленно идя вспять от Людовика Пятнадцатого к Генриху Четвертому и Марии Медичи, мы можем убедиться в том, что Генрих Четвертый оказался пять раз его прадедом, а Мария Медичи — столько же раз его прабабкой; по той же причине Филипп Третий Испанский трижды приходится Людовику Пятнадцатому прадедом, а Маргарита Австрийская ему трижды прабабка. Я понял это потому, что от безделья занялся подсчетами: из тридцати двух прадедушек и прабабушек Людовика Пятнадцатого шестеро — члены семейства Бурбонов, пятеро — из дома Медичи, одиннадцать — из королевского дома австрийских Габсбургов, трое — из семейства герцогов Савойских, еще трое — из дома Стюартов и одна — принцесса Датская. Подвергните чистопородную собаку или чистых кровей лошадь подобному испытанию, и в четвертом поколении у вас будут дворняга или кляча.
