Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (книги онлайн читать бесплатно TXT) 📗

— Но, простите, я не усматриваю связи шейха с гепардами.

— Но… гепарды… Шейх Музаффар — охотник. У него замечательные охотничьи гепарды… Шейх так любезен, что обещал привезти из пустыни двух гепардовых щенков… Не правда ли, очень милый шейх…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

У Зуфара иронический склад ума. Кто бы мог подумать? Он всегда с виду такой спокойный, серьезный. Зуфар еще очень молод, а в молодые годы относишься ко всему серьезно. Он ужасно иронически относился к каждому своему поступку. Он высмеивал сам себя.

Зуфар смеялся и сейчас, хоть ему совсем не хотелось смеяться. Мало смешного, когда сидишь в темном, сыром подземелье хотя и великолепного дворца. В рот Зуфару словно насыпали перцу с горящими углями пополам. Было и жгуче, и холодно, и горько, и приторно, а в глазах переливались шелка всех немыслимых расцветок, в ушах стучал барабан и ревели карнаи, как недавно на свадьбе его друга и товарища — кочегара парохода «Самарканд» с Аму–Дарьи. Короче говоря, Зуфар никак не мог прийти в себя. Он не мог шевельнуться, и ему на память приходил молодой джигит из хивинской сказки, которую давным–давно рассказывала ему бабушка Шахр Бану. Помнится, сказочный джигит полез не в свое дело, и его отколотили так, что ему стало жгуче жарко и холодно, горько и приторно…

Сказки бабушки… А ведь, наверно, Шахр Бану сидит, как всегда, у очага и думает о нем. Какой он простофиля! Почти ступил на родную землю, совсем было выбрался из «плена капиталистического мира». Он уже видел себя у родного порога. Шахр Бану, сурово поджав губы, гладила его уже по плечу — и вдруг.

…Он не успел даже ничего сообразить, не успел даже ответить на удар.

Он подбежал к автомобилю и открыл дверцу с возгласом:

«Бегите!» В то же мгновение оттуда выскочил человек и ударил его в лицо. Какие–то люди навалились из темноты.

Тогда–то в его глазах засверкали всеми расцветками шелка.

А потом, спустя какое–то время, придя в себя, он мог размышлять сколько угодно о бессмысленности своего поступка, наслаждаться вкусом перца во рту и ощущать жар раскаленных углей.

Видно, крепко его стукнули в темноте агенты тахмината. Он и тахминат–то узнал по–настоящему лишь теперь, когда в ушах его отдавался грохот барабанов. Больно же дерутся тахминатчики. В дела персидского тахмината его посвятил вождь иомудов Эусен Карадашлы из Гюмиш Тепе, брошенный в подвал тоже персидскими тахминатчиками. Зуфар мало понимал в делах иомудов, Гюмиш Тепе и Эусена Карадашлы. Зуфар размышлял. Он иронически расценивал свое благородство. Он и вообще–то о своих делах говорил, и не только говорил, но и думал, с сарказмом. Ни перец во рту, ни переливы шелков в глазах, ни грохот барабанов в голове, ни зверская боль в пояснице не заставили его настроиться на трагический лад.

Понимал Зуфар и то, что Насте–ханум он не только не помог, а, возможно, повредил. В тахминате ему сказали, что никто ее не похищал. Полиция не арестовывала ее. Она ехала в сторону границы. Настя–ханум ехала в Советский Союз.

Очевидно также, что сначала Зуфара приняли за курда–разбойника. Очень возможно, что Настя–ханум даже и не узнала его. Разве в такой кромешной тьме можно узнать?

Ироническое отношение ко всему, что с ним случилось, не оставляло Зуфара. Он лишь удивлялся, какая бывает страшная боль. Он стискивал зубы, когда его вели на допрос. Держался он гордо, даже заносчиво. А нелегко сохранять достоинство, когда болит поясница и все лицо распухло. Даже один глаз заплыл. Но и здоровым глазом Зуфар видел, с кем имеет дело, и поэтому издевался над тахминатчиками. Он озоровал: да, он само Чека, он начальник ГПУ, он народный комиссар и пробрался в Персию, чтобы свергнуть шахиншаха, надутого, напыщенного царя царей. Мало им — он может добавить: он не самаркандский нарком, а московский. Что? Разве они не видят? Он крупная рыба — настоящий джейхун из Аму–Дарьи. Что такое джейхун? Рыба сом длиной в десять аршин. Джейхун с жадностью глотает болванов, тайных агентов из тахмината. Питается преимущественно полицейскими и жандармами. Поразительно: следователь с невозмутимостью замороженного судака — другого сравнения Зуфар не подыскал — записывал все его выдумки и… требовал все новых показаний. Зуфар нагромождал небылицу на небылице и последними словами ругал следователя.

«Не ругай крокодила, пока ты в реке», — говорят индусы. Тем более не надо ругать следователя. Зуфару перестали давать воду. Его кормили отлично, даже великолепно. «Наверно, так кормят самого шаха», — думал Зуфар. Он почти угадал. Повар шахского поместья Ороми Джон славился своим искусством. Шах в десять лет раз навещал свою летнюю резиденцию Ороми Джон. Повар изнывал от безделья. Другой вопрос, почему Зуфар удостоился высокой чести — стать гостем самого шахин–шаха.

Но и об этом Зуфар узнал от вождя иомудов Эусена Карадашлы. Старый иомуд много слышал о райском имении Ороми Джон. Он знал, что по приказу шахиншаха сюда завлекают особо важных государственных преступников, врагов трона и деспотии, и оказывают им пышный прием. А затем все они бесследно исчезают. Все это известно в иомудской степи. Пока что Зуфару оставалось предаваться размышлениям, иронизировать над собственной глупостью и мучиться. К мукам оскорбленного самолюбия и к физической боли добавились муки жажды. Зуфара кормили соленым, острым, сладким, но не давали пить. Терпеть жажду человек может день, два. Потом остается или сойти с ума, или говорить все, что от тебя хотят палачи. И Зуфар наплел на себя все немыслимое, на что у него хватило фантазии. Он больше ничего не мог выдумать. С ума сходить он не хотел. До сих пор он не принимал всерьез ни своего ареста, ни тахминатчиков, ни все эти, как он говорил, — идиотские допросы. Почему–то вся история с ним, с его бедствиями в Персии казалась ему очень неправдоподобной. Себя он не ощущал участником событий, жизни. Он чувствовал себя наблюдателем со стороны и критиком. Особенно когда он вырвался из рук Али Алескера и скитался по степям и пустыням Хорасана. Он не думал, что ему грозит настоящая опасность. Крестьяне и кочевники, узнав в нем советского человека, принимали его особенно душевно и гостеприимно. Забитые, подавленные неслыханными зверствами шахиншахских карательных войск после подавления недавнего революционного восстания, курды, геоклены, персы, джемшиды искали надежду в каждом слове человека, пришедшего из страны Ленина. Полиция и жандармы, быстро потеряв след Зуфара, перестали им интересоваться. И он шел через страну, словно сквозь заросли камыша своей Аму–Дарьи, легко и просто раздвигая тростник и не встречая препятствия.

Но и слон встречает песчинку, о которую спотыкается. Жандармы так–таки сцапали его у самой границы. Но и тогда ему казалось, что попался он по своей глупости, только по своей глупости, и продолжал смотреть на все как на комедию, невольным участником которой ему пришлось стать.

А теперь пытка жаждой! Он впал в ярость. Он выждал, когда эти снулые усачи тюремщики зазевались, вскочил, сшиб их с ног и выбежал на воздух.

Злоба душила его, ненависть и страдания туманили ему мозг. И все же Зуфар не мог не восхититься. Он видел перед собой тенистые купы карагачей, апельсиновые рощи, целые поля благоухающих роз всех цветов, золотые дыни, бесконечные аллеи из виноградных арок, зеленые просторы, уходящие к подножию прячущихся в дымке высоких гор, звенящие струи арыков и пруды, полные кристально прозрачной воды. Воды! Озера и реки воды!

Прежде всего Зуфар напился. Он пил столько, что чуть не лопнул. Затем он забрался в розарий и заснул. Его искали, но не нашли. Он проснулся, снова напился, поел помидоров и дыни. А тахминатчики–псы все еще бегали по усыпанным красным песочком дорожкам, перекликались и искали его. Но искали они не там, где нужно. Имение Ороми Джон раскинулось на много верст. Жандармы решили, что беглец кинется сразу в степь или горы. Кто мог догадаться, что Зуфар спит в густых кустах роз у самой террасы белокаменного дворца?