Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак - Дюма Александр (книги серия книги читать бесплатно полностью txt) 📗
Во время завтрака Грегориска распорядился подать лошадей. Костаки, по-видимому, не обратил внимания на это распоряжение.
В одиннадцать часов Грегориска отвесил нам поклон, сказал, что вернется только к вечеру, и попросил мать не ждать его к обеду; затем он обратился ко мне и попросил извинить его.
Глаза брата следили за ним, пока он не вышел из комнаты, и тогда я подметила во взгляде Костаки столько ненависти, что вздрогнула.
Можете себе представить, в каком страхе провела я этот день. Я никому не обмолвилась о наших планах; едва ли я даже в своих молитвах осмелилась признаться в них Богу, а между тем мне казалось, что планы наши уже известны всем, мне казалось, что каждый устремленный на меня взгляд может прочесть их в моем сердце.
Обед обернулся для меня пыткой. Костаки, мрачный и угрюмый, говорил мало, ограничившись двумя-тремя словами на молдавском языке в адрес матери, и каждый звук его голоса заставлял меня вздрагивать.
Когда я встала, чтобы отправиться в свою комнату, Смеранда, по обыкновению, обняла меня и, обнимая, произнесла ту фразу, которой я уже целую неделю не слышала от нее:
– Костаки любит Ядвигу!
Фраза эта преследовала меня как угроза; даже когда я очутилась в своей комнате, мне казалось, что роковой голос продолжал нашептывать на ухо: «Костаки любит Ядвигу!» Вспоминались и слова Грегориски, что любовь Костаки для меня равносильна смерти.
В семь часов вечера, когда стало темнеть, я увидела, что Костаки прошел через двор. Он обернулся, чтобы посмотреть в мою сторону, но я быстро отпрянула назад, чтобы он не мог меня видеть.
Меня охватило беспокойство, так как, насколько я могла видеть из окна, он направился на конюшню. Я поспешно отперла свою дверь и бросилась в соседнюю комнату, откуда могла видеть все, что он делал.
Он вывел свою любимую лошадь, оседлал ее собственными руками с тщательностью человека, придающего значение любой мелочи. Он был в том же костюме, в каком я увидела его в первый раз. Но только из оружия на нем была одна сабля.
Оседлав лошадь, он еще раз взглянул на окно моей комнаты. Не видя меня, он вскочил в седло, сам открыл ворота, через которые должен был вернуться его брат, и поехал галопом по направлению к монастырю Ганго.
Сердце мое страшно сжалось, предчувствие говорило мне: он отправился навстречу своему брату.
Я оставалась у окна, пока различала дорогу, которая в четверти мили от замка делала поворот и терялась в лесу. Но ночь с каждой минутой становилась непроглядней, и дорога исчезла из вида совсем.
Наконец тревога моя, дойдя до крайней степени, придала мне силы, и так как очевидно было, что вести об обоих братьях я могла получить только в зале, то я спустилась вниз.
Прежде всего я взглянула на Смеранду. По спокойному выражению ее лица было видно, что она не испытывала никаких предчувствий.
Она отдавала обычные приказания относительно ужина, и приборы обоих братьев стояли на своих обычных местах.
Я не могла обратиться к кому-либо с расспросами. К тому же кого бы я могла спросить? Кроме Костаки и Грегориски, никто в замке не говорил на тех двух языках, на которых говорила я.
При малейшем шуме я вздрагивала.
Обычно садились ужинать в девять часов.
Я спустилась в половине девятого. Я не спускала глаз с минутной стрелки, ход которой был почти виден на большом циферблате часов.
Стрелка прошла расстояние в четверть.
Пробило четверть. Раздался мрачный и печальный звон, и стрелка снова тихо задвигалась, и я опять видела, как стрелка с точностью и медленностью компаса проходила расстояние.
Без нескольких минут девять мне показалось, что я услышала топот лошадей на дворе. Смеранда также его услышала и повернула голову к окну, но ночь была слишком темна, чтобы что-нибудь разглядеть.
О, если бы она взглянула на меня в эту минуту, то могла бы отгадать, что происходит в моем сердце!
Слышна была рысь одной только лошади; и это представлялось мне вполне естественным, ведь вернуться мог лишь один всадник. Но кто именно?
Шаги раздались в передней. Шаги эти были медленные, они как бы давили мне на сердце.
Дверь открылась, и на пороге появилась чья-то тень. Сердце мое перестало биться.
Тень приблизилась, и по мере того, как она вступала в круг света, дыхание мое возобновилось.
Я узнала Грегориску.
Он был бледен как смерть. По его виду можно было догадаться, что случилось что-то ужасное.
– Это ты, Костаки? – спросила Смеранда.
– Нет, мать, – сухо ответил Грегориска.
– А, это вы, – сказала она. – И вы заставляете ждать вашу мать?
– Мать, – сказал Грегориска, взглянув на часы, – сейчас только девять.
И действительно, в эту минуту часы пробили девять раз.
– Это правда, – сказала Смеранда. – Но где же ваш брат?
Я невольно подумала, что это тот самый вопрос, который Господь Бог задал Каину.
Грегориска ничего не ответил.
– Никто не видел Костаки? – спросила Смеранда.
– В семь часов, – сказал дворецкий, – князь был на конюшне, сам оседлал свою лошадь и отправился по дороге в Ганго.
В эту минуту глаза мои встретились с глазами Грегориски. Не знаю, было ли так в действительности или то была галлюцинация, но мне показалось, что у него на лбу выступила капля крови.
Я медленно поднесла палец к своему лбу, давая тем самым ему понять, где у него, как мне казалось, пятно.
Грегориска понял меня. Он вынул платок и вытерся.
– Да, да, – прошептала Смеранда, – он, вероятно, встретил медведя или волка и увлекся преследованием. Вот почему дитя заставляет ждать мать. Скажите, Грегориска, где вы его оставили?
– Матушка, – ответил Грегориска твердым, но взволнованным голосом, – мы с братом выехали не вместе.
– Хорошо, – сказала Смеранда. – Пусть подают ужин, садитесь за стол. Да заприте ворота: тот, кто вне дома, пусть там и ночует.
Два первых приказания исполнены были в точности. Смеранда заняла свое место. Грегориска сел по правую ее руку, а я по левую.
Затем слуги вышли, чтобы исполнить третье приказание, то есть закрыть ворота замка.
В эту минуту во дворе послышался шум. Испуганный слуга вошел в залу и сказал:
– Княгиня, лошадь князя Костаки прискакала одна и в крови.
– О, – прошептала, вставая, Смеранда, бледная и грозная, – таким же образом однажды вечером прискакала лошадь его отца.
Я посмотрела на Грегориску – он был не просто бледен, он походил на мертвеца.
Действительно, лошадь князя Копроли прискакала во двор замка вся покрытая кровью, а час спустя слуги нашли и принесли его израненное тело.
Смеранда взяла факел из рук одного из слуг, подошла к двери, открыла ее и вышла во двор.
Трое или четверо слуг едва сдерживали испуганную лошадь и общими усилиями успокаивали ее.
Смеранда подошла к животному, осмотрела кровь, запачкавшую седло, нашла рану на его лбу.
– Костаки дрался лицом к лицу с одним врагом. Ищите, дети, его тело, а потом поищем убийцу.
Так как лошадь прискакала из ворот Ганго, все слуги бросились через эти ворота, и факелы их замелькали в поле и исчезли в лесу, подобно светлячкам, мерцающим в хороший летний вечер.
Смеранда, словно уверенная в том, что поиски не будут продолжительны, оставалась у ворот. Из глаз этой удрученной матери не скатилась ни одна слеза, хотя очевидно было, что она в великом отчаянии.
Грегориска стоял за ней, а я около Грегориски.
Выходя из залы, он хотел было предложить мне свою руку, но не посмел.
По прошествии четверти часа на дороге замелькал один факел, затем два, а потом и множество факелов. Только на этот раз они сосредоточились у общего центра. Тотчас стало ясно, что этим общим центром были носилки и человек, лежащий на них.
Траурный кортеж двигался медленно, шаг за шагом приближаясь к воротам замка. Через десять минут он был уже у ворот. Увидя мать, встречавшую мертвого сына, те, кто нес его, инстинктивно сняли шапки и молча вошли во двор.