Дитя Всех святых. Цикламор - Намьяс Жан-Франсуа (электронные книги бесплатно txt) 📗
Он говорил с ней, баюкал, целовал в последний раз. Прижимался головой к ее черепу и заливал своей кровью, вытекавшей из многочисленных ран на лице. Кровь не замерзала: ее было слишком много. Он плакал над ней. Слезы не замерзали: их было слишком много. Они все лились и лились, затекая в пустые глазницы. Теодора плакала его слезами, и Анн плакал в Теодоре. Его слезы были водопадом, низвергавшимся через черную пропасть в потусторонний мир.
Останки Теодоры де Куссон, завернутые в волчий плащ, были положены перед алтарем часовни, рядом с телом Эсташа де Куланжа, завернутого в оленью шкуру.
Оба мертвеца дожидались там окончания великих холодов, ибо до тех пор о погребении не шло и речи. Невозможно было выкопать могилы в насквозь оледеневшей земле. Невозможным оказалось даже отслужить заупокойную службу, поскольку вино тоже застывало.
Анн и Диана де Куланж остались в замке одни, однако прежняя идиллия для них миновала. Настала пора траура. Анн предпочел остаться в своей прежней камере. Ключ теперь находился у него, и он запирался сам. Молодой человек собирался выйти из своего добровольного заточения лишь по окончании холодов – ради того, чтобы присутствовать на заупокойной службе.
Диана уважала его решение и не пыталась видеться с ним. Она передала для него черный камзол, принадлежавший Эсташу. В этом одеянии ее брат некогда справлял траур по погибшему отцу. Анн был благодарен ей за это.
Светлое время суток он проводил с Филиппом, который решил взять вместо фамилии отцово прозвище и называться впредь Филиппом Мышонком. Мальчик попросил Анна звать его просто «Мышонком».
Анн очень привязался к этому двенадцатилетнему мальчугану, которому был обязан жизнью. Тот вполне заслуживал столь доброго отношения. Он был удивительно смышлен. Его ум оказался таким же проворным, как и тело. Иногда создавалось впечатление, будто Мышонок схватывает мысль на лету с обезьяньей ловкостью…
Они очень помогли друг другу в выпавшем на их долю испытании. Анн обещал Мышонку, что тот станет его товарищем по приключениям, а позже, когда достигнет подходящего возраста, – и его оруженосцем. Вместе они продолжат борьбу против Сомбреномов и вместе уничтожат их!
Поначалу Филипп немного дичился Анна из-за его физического сходства с Адамом, но отчуждение продлилось недолго. Скоро мальчик перенес на старшего друга всю нерастраченную любовь, которую до этих пор не мог отдать никому.
Мальчуган как мог помогал Анну заглушить горе. Ведь Теодора не умерла, потому что она – всего лишь тень. Она добровольно решила вернуться к своим. И наверняка счастлива теперь. К тому же тут осталась молодая хозяйка, Диана де Куланж…
Как и в куссонскую зиму, мороз закончился внезапно, незадолго перед Пасхой. Впервые молодые люди вновь увиделись в часовне, на заупокойной службе. В замке было полно народа. Вся сеньория собралась, чтобы присутствовать на погребении своего господина.
Во время церемонии Анн думал не только о Теодоре. Он много молился за Эсташа де Куланжа, безупречного рыцаря, достойного противника, которому уготовано место одесную Господа, рядом с Роландом, Людовиком Святым, дю Гекленом, Жанной и всеми доблестными воинами, которых породило королевство. Он заплатил своей жизнью за отказ продать пленника Лилит, и Анн благодарил своего победителя от всего сердца.
Он возносил молитвы за Теодору – здесь, в этой часовне, так напоминавшей ему церковь Гроба Господня. И внезапно Анна осенила мысль, никогда прежде не приходившая ему в голову. Он подумал даже, что его надоумил на это дух ушедшей жены.
Пусть порой и складывается впечатление, будто призраки сами выбрали для себя то или иное существование, – все-таки они являются душами наказанными и несут свой жребий до тех пор, пока Бог не сжалится над ними и не положит конец их блужданиям, даровав им вечный покой. Вот этой-то милости и просил Анн у Господа для своей умершей супруги, и опять ему показалось, что Теодора отзывается ему.
После отпустительной молитвы, когда оба тела подняли, чтобы предать земле под алтарем, Анн, ко всеобщему удивлению, велел не трогать останки Теодоры. Когда народ начал расходиться, кости «волчьей дамы» по-прежнему оставались на поверхности.
Выйдя наружу, Анн обратился к Диане:
– Хотите выйти за меня?
Девушка вздрогнула.
Анн продолжил:
– Я не прошу сделать это сейчас. И не только из-за нашего траура. Мы не можем пожениться, потому что вы подданная герцога Бургундского, а я – француз. Но придет день, и Франция с Бургундией объединятся. В тот самый день я положу конец моему вдовству и приеду просить вашей руки… Диана, что вы мне ответите тогда?
– Я скажу «да» – от всего моего сердца!
– Я уезжаю. Мой прадед жив. Я должен вернуться к нему.
– Возьмите деньги, которые предлагали за вас, – и от англичан, и от сеньора д'Орты. Вы наверняка сумеете выкупить ваш титул у герцога Бретонского.
– Я не могу принять их. Вы небогаты.
Диана слегка улыбнулась – в первый раз после пережитого горя.
– Прошу вас… Сделайте это из любви ко мне. Я хочу быть дамой де Вивре!
– Диана!
Она вновь посерьезнела.
– Что вы собираетесь делать с останками вашей жены?
– Увезу с собой. Похороню в ее земле, в Куссоне. Мне кажется, только там она обретет, наконец, покой.
Анн уехал в тот же день вместе с Филиппом Мышонком. Он был в черном и собирался носить это одеяние до того дня, когда вернется к Диане. Анн сидел на Безотрадном, его будущий славный оруженосец – на лошади Теодоры.
Диана захотела подарить ему Зефирина, самое дорогое из того, чем владела. Это был величайший залог ее любви. Анн доверил его Мышонку, который полюбил сокола с первого взгляда. Мальчуган пришил себе на плечо кусок кожи и поклялся, что отныне всегда будет носить свою драгоценную птицу, как прежде делала сама Диана.
Они отбыли, когда уже вечерело. Анн торопился скрыться из виду, чтобы избежать излияний чувств, которые могли оказаться невыносимы. За ними подняли мост, механизм которого освободила оттепель.
Анн уставился в холку Безотрадного, сосредоточившись на стуке его копыт. Ему удалось не увидеть донжона, вырисовывавшегося на красном закатном небе, ему удалось не слышать журчания Ионны, освободившейся ото льда. Но он не мог избавиться от перестука костей Теодоры, которые вез притороченными к седлу, в плаще из волчьей шкуры…
Теодора, которая так часто и так долго ездила на Безотрадном. Теодора, которая добралась вместе с ним до Иерусалима! И как только животное выдерживает подобную ношу? Как не взвивается на дыбы от страдания?
Теодора, сидевшая позади него в тот день, когда он спас ее от волков! Теодора, чью руку он все еще ощущал на своей талии; Теодора, чье дыхание осталось на его шее; Теодора, от которой осталось лишь сухое пощелкивание, мертвый перестук…
Месяц проступил на светлом небе. Анн остановился, молча глядя на этот образ небесного покоя…
Луна, Диана, ее губы в ту ночь, когда он держал ее висящей меж небом и землей… Голос Дианы – эхо, приносившее слова любви из камина, 29 февраля, мех бербиолеток… А потом еще Орта, а потом еще Мортфонтен, а еще Куссон – и все остальное! Почему столько счастья и столько горя вперемешку? Почему?
Как удается людям переходить от таких высот к таким безднам? Как удается им изображать спокойствие, бесчувствие, безразличие? Им следует постоянно кричать – от отчаяния, от возмущения, любви, желания! Как же им удается уподобить себя камням и деревьям? Как, как им это удается? Боже, как?
Это стало сильнее его. Человеку надлежит кричать, и Анн закричал, испустил в небо ужасающий вопль, звериный, безумный, где соединились ужас, слезы, смех – все, что порождает человеческое сердце. Мышонок сделал на своей лошади настоящий кульбит и еле успел схватить Зефирина, в испуге забившего крыльями.
