И один в поле воин - Дольд-Михайлик Юрий Петрович (полные книги txt) 📗
— Её могли обидеть лишь твои извинения, подчёркивающие неловкость положения. Да ну её к чёрту! Лучше скажи, что с тобой? Ты прямо весь сияешь!
— Ещё бы! Вес кончилось отлично: акт о смерти Ментарочи написан и главный прозектор его подписал. А сам Ментарочи, вероятно, уже давно в горах. Генрих свистнул.
— Как это произошло? Когда?
— Он бежал на рассвете. Правда, немного раньше, чем ты советовал, но я воспользовался счастливым случаем: у прозектора было много вскрытий, и он подписывал документы, не очень вникая в их суть… Но что с тобой? Ты недоволен?
— Самое худшее, что ты мог сделать, это сейчас отпустить Ментарочи к партизанам!
— Но зачем же мы тогда забрали его из СС? Для того, чтобы выпустить? Ведь так?
— Я просил выпустить Ментарочи только после того, как я разрешу!
— Да какая разница! Как раз в это время выкопали братскую могилу и хоронили покойников…
— А завтра провокатор, раз уже выдавший Ментарочи, сообщит Лемке: Ментарочи, которого арестовало гестапо, снова в горах, жив, здоров! Лемке начнёт проверять, увидит акт о смерти, последовавшей во время операции…
— Боже, что я наделал! — Матини побледнел — Какой же я идиот!
Генрих нервно зашагал по комнате. Матини, обхватив голову руками, неподвижно сидел на диване, уставившись в пол.
— Скажи точно, в котором часу ты его отпустил?
— На рассвете, часов в шесть. Я дал ему гражданскую одежду, немного денег, пистолет…
— Знаешь куда он пошёл?
— Нет!
— Условились о дальнейших встречах?
— Тоже нет. Он пожал руку… мы даже поцеловались, но ни слова друг другу не сказали. Генрих снова зашагал по комнате, на ходу бросая отрывистые фразы.
— Положение хуже, чем ты предполагаешь. У Лемке акт о смерти, а человек жив. Кубис сошлётся на то, что мы его уговорили выдать арестованного. Я, ты и Лютц! Какой вывод сделает Лемке? Что есть организация, содействующая партизанам. Ведь нас трое…
— Я пойду к Лемке и всю вину возьму на себя. Скажу, что недоглядел, Ментарочи бежал, а я, боясь ответственности, спасая себя…
— Не говори глупостей! Дождаться почти конца войны и погибнуть из-за собственной неосторожности. Мы что-нибудь придумаем! Должны придумать! Нет такого положения, из которого не были бы выхода…
— Я тебе его предложил. Это единственный выход, который у нас есть.
— Ты когда-нибудь видел, как мелкие зверушки, загипнотизированные взглядом змеи, сами идут к ней в пасть? Вот твой выход! А мы найдём, должны найти что-то такое… Погоди, погоди, дай мне подумать немного… Знаешь что? Иди сейчас к Лютцу и предупреди его обо всём, а я тем временем проверю одну вещь… Возможно, это и будет выход! Только обещай — ни единого шага, не посоветовавшись со мной!
— Обещаю!
— Я позвоню Лютцу. А теперь не хочу терять времени, чем скорее мы что-нибудь решим…
Матини поднялся и направился к двери, но на пороге остановился, окинул Генриха печальным взглядом.
— Я так люблю тебя и Карла, и вот из-за меня…
— Если хочешь, во всём виноват я. Не продумал наш план до мельчайших деталей, не поговорил с Ментарочи, думал — успею, и вот… Впрочем, извиняться друг перед другом будем потом, а сейчас… сейчас уходи! Безнадёжно махнув рукой, Матини вышел.
Оставшись один, Генрих смог спокойно обдумать план, который зародился у него в голове во время разговора с Матини.
Да, кажется, это единственный выход! И действовать надо немедленно! Только время решит сейчас успех всего дела. Он, кажется, не ошибается в своих догадках… А что, если ошибается? Тогда придётся изобретать новый вариант. И как можно быстрее. А чтобы все проверить, надо… Генрих нажал кнопку звонка и вызвал Курта
— Позови Лидию и проследи, чтобы сюда, пока мы будем разговаривать, никто не заходил. Даже ты!
Курт встревоженно и вопросительно поглядел на Генриха, но, заметив, что обер-лейтенант раздражён, не решился ни о чём спросить и молча вышел. Не прошло и минуты, как появилась Лидия.
— Вы звали меня, синьор? Я вас слушаю! — голос девушки звучал весело, приветливо, как всегда, даже чересчур спокойно для такой живой девушки, как Лидия.
— Садитесь, пожалуйста, разговор у нас будет длинным. — Генрих придвинул девушке стул. — Вы не догадываетесь, о чём я буду говорить?
— Нет, синьор! Но, надеюсь, вы довольны мною. — Лидия опустила глаза, пряча чуть встревоженный блеск глаз.
— Я слышал от Курта, что вы собираетесь за него замуж! Лицо Лидии зарделось.
— Мы договорились подождать до конца войны…
— Вы его любите?
— Если девушка дала согласие…
— А он вас?
— Любит! — не задумываясь, ответила Лидия.
— Тогда я очень жалею, что всё так вышло. Я хорошо отношусь к Курту и хотел, чтобы его жизнь сложилась счастливо, но…
— Вы хотите сказать, что ему не позволят жениться на девушке итальянке? — с вызовом спросила Лидия.
— Я хочу сказать, что вы никогда не поженитесь! Никогда! И не потому, что кто-то не разрешит, а потому… Генрих остановился, сделал паузу и продолжал, отрубая слово от слова, — потому что тотчас после нашего разговора я вынужден буду арестовать вас и отправить на допрос!
Лидия вздрогнула, словно её неожиданно хлестнули нагайкой. В чёрных глазах блеснул злой огонёк.
— У вас для этого нет никаких оснований. Все ваши вещи, кажется, целы. Я уже год живу у графини, и за это время, кажется, не пропала ни одна мелочь.
— Не прикидывайтесь! Вы знаете, что я имею в виду!
— Я знаю лишь то, что я ни в чём не виновата!
— Это вы будете доказывать на допросе в гестапо.
— А разве это не допрос? Во взгляде девушки было столько презрения, что Генрих невольно смутился.
— Я не работник гестапо и не следователь… — сказал он, словно оправдываясь. — Я лишь хотел убедиться, виновны ли вы в том, в чём вас обвиняют. Чтобы знать, как мне держать себя с вами.
— И сейчас вы должны решить, виновна я или нет? — голос девушки дрожал от возмущения.
— Решать это будет суд…
— Суд? Какой?
— Тот, который будет судить вас и судил бы Ментарочи, если б он не бежал…
— Он бежал! Если бы у счастья было лицо, оно было бы сейчас похоже на лицо Лидии.
— Разве вы его знаете?
— Это мой отец!
— Так это вы сообщили ему о приезде наших парламентёров? Вы прочитали записку, которую Курт имел неосторожность передать вам?
— Курт здесь ни при чём!
— Это выяснит гестапо.
— А он чуть ли не молится на вас, он говорил…
— Мне не интересно, что говорил ваш соучастник…
— Курт ничего не знал!
— Это вы открыли дверь замка, впустили сюда вашего отца с партизанами, чтобы они взяли заложников?
Лидия вскочила со стула и стояла перед Генрихом выпрямившись, в том самозабвении горделивого презрения, ненависти и гнева, которое заставляет человека забыть об угрожающей ему опасности, бросить вызов сильнейшему
— Я спасла этим пятьдесят ни в чём не повинных людей! Ведь ваши наверняка расстреляли бы их в Пармо! Ну что ж, берите, делайте со мной, что хотите! Раз отец на свободе, он всё равно отомстит.
— Его поймали раз, поймают и второй. За каждым его шагом следит наш агент, работающий среди партизан.
— Ложь! Среди гарибальдийцев нет предателей!
— Святая наивность! Гестапо известен каждый шаг ваших гарибальдийцев.
— Выдумка, чтобы напугать!
— И сегодня, когда ваш отец начнёт радостно рассказывать, как ему удалось бежать, наш человек будет глядеть на него внимательным взглядом из-под мохнатых бровей, чтобы сейчас же…
— Боже мой, при чём тут брови? Я… я не понимаю…
— При чём брови? Это я так, между прочим. Просто раз в жизни видел такие густые, широкие и мохнатые брови… Я был поражён, увидев их.
— Не может быть!
— Вы не верите, что бывают такие брови? Но у вас будет возможность самой убедиться! Этот человек часто бывает в гестапо. Теперь его наверняка вызовут на очную ставку.
Впервые за всё время на лице девушки промелькнул страх, она вся поблекла, глаза с мольбой смотрели на Генриха.
