Заморский рубеж - Алексеев Иван (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
Второй раз они встретились полгода назад. Лурь теперь знал, с кем имеет дело. Михась больше не мог рассчитывать на фактор неожиданности и понимал, что должен противопоставить более опытному и сильному противнику нечто иное. Тогда он пошел на хитрость. После сигнала о начале схватки Михась якобы попытался провести тот же прием – удар ногой в голову в прыжке с пируэтом, которым он повалил Луря в прошлом бою. Уйти от этого замысловатого и трудного для исполнения приема, если, конечно, его ожидать, достаточно просто: нужно чуть разорвать дистанцию, отступив назад, и тогда можно брать промахнувшегося, вынужденного заканчивать прыжок и сохранять равновесие противника голыми руками. Михась это прекрасно понимал и, выполняя удар, готовился после прыжка присесть на землю и тут же, не распрямляясь, пройти в ноги разорвавшему дистанцию противнику. Лурь же не отошел назад, уклоняясь от удара, а, напротив, шагнул навстречу вращающемуся в воздухе в безопорном положении противнику и поймал его в мертвый болевой захват.
То есть к настоящему моменту счет по схваткам был равный, и Лурю с Михасем для выяснения отношений предстояло встретиться в третий раз. Заключительным этапом итоговых испытаний дружинников был двухсотверстный ускоренный пеший переход отдельными боевыми тройками по лесисто-болотистой местности. На трассе перехода оборудовались в неожиданных местах несколько рубежей для стрельбы, имитирующие засады, а также рубежи для сабельного и рукопашного боя. Рукопашный бой был обычно самым тяжелым испытанием. Против испытуемых выставлялись опытные строевые дружинники из Южной тысячи. Очевидно, что свежие бойцы имели неоспоримое преимущество перед измотанными, уставшими от непрерывного напряжения и отсутствия сна испытуемыми. Поэтому задача победить в рукопашной перед участниками перехода даже не ставилась. Им следовало просто достойно продержаться несколько минут против подставы, не дать себя «убить» или «искалечить». Опытные строевые бойцы хорошо чувствовали ту грань в учебном бою на рубеже, за которую нельзя переходить. Они должны были оценить, насколько умело и самоотверженно в данных невыгодных для себя условиях бьются испытуемые. От этой оценки, как правило честной и беспристрастной, зачастую зависел итог всего перехода и окончательное суждение о приеме испытуемых в строй. Михась не слыхал, чтобы на рукопашный рубеж хотя бы раз выставляли особников, которые, во-первых, весьма отличались от обычных дружинников манерой рукопашного боя, имевшего свою специфику, во-вторых, не имели достаточного опыта по проведению учебного боя на рубеже, поскольку их подготовка и испытание проводились отдельно от всех.
И если Лурь не врал, а врать друг другу в Лесном Стане было, мягко говоря, не принято, то судьба Михася со товарищи (Михась не сомневался, что они с Желтком и Разиком все-таки войдут в одну, причем первую, боевую тройку) практически целиком находится в его руках. Дважды встретившись с Лурем в рукопашной, Михась понимал, что одолеть его на рубеже он не сможет. Но благородную и честную душу Михася глубоко возмутил пусть не прозвучавший вслух, но все же угадываемый намек, что будь Михась с Лурем повежливее, то…
Михась, привыкший думать о своих товарищах по оружию только хорошее, оборвал эти рассуждения и, взглянув прямо в глаза Лурю, сказал как можно более спокойным и нейтральным голосом:
– Уходи.
Лурь, поколебавшись мгновение, молча повернулся и зашагал прочь. Михась не стал его провожать, закрывать за ним калитку, а, также резко повернувшись, пошел в избу.
Михась, Разик и Желток сидели за столом в просторной и уютной горнице. Катька, хлопотавшая по хозяйству, время от времени подсаживалась к ним, затем снова вскакивала и то подкладывала в тарелки каши, томившейся в горшке на печи, то доливала медового взвару с травами и кореньями, то нарезала каравай. Разик наблюдал за ней влюбленными глазами, рассеянно и невпопад отвечая на обращения к нему Желтка и Михася, которые вели между собой серьезный разговор.
Разик отличался большой искусностью в военном деле, как и оба его товарища, причем и в практике, и в теории. Он также был весьма усерден в учебе, которая давалась ему, как казалось, довольно легко. Однако главной особенностью его характера был сугубый рационализм. В отличие от Михася, который высшей наградой полагал выполнение священного воинского долга, истово верил в незыблемость и высший смысл воинских уставов и прочих законов и правил, Разик, не менее тщательно соблюдавший воинскую дисциплину, считал, что следование законам и уставам – не цель жизни, а средство эту самую жизнь устроить. То есть человек, который самоотверженно и искусно исполняет воинский долг, должен получать за это заслуженную награду, а именно уважение и даже преклонение окружающих, почет и возможность продвижения по службе, право командовать людьми. Разик был бы в их троице главным, так как у него были все задатки хорошего, даже очень хорошего командира, но открытый, с душой нараспашку, вечно брызжущий энергией и эмоциями Михась часто отодвигал его на второй план. Разик же никогда не делал лишних движений. Например, он не стал вместе с Михасем упражняться в «танцевальной» китайской борьбе, справедливо полагая, что, в совершенстве овладев основным курсом рукопашного боя, он и так получит преимущество практически перед любым противником вне тайного Лесного Стана. Вместе с тем Разик, как и его приятели, был склонен к остроумным проделкам и хорошим шуткам, но и проделки, и шутки, по мнению Разика, важны были не сами по себе, а как способ достойно зарекомендовать себя в глазах окружающих, ибо в напряженных воинских буднях люди, способные вызвать хорошую разрядку добрым смехом, всегда ценились и будут цениться весьма высоко.
Однако в настоящий момент Разик слегка отступил от своих рациональных позиций, позволив себе влюбиться перед самыми итоговыми испытаниями и вероятным заморским походом. Впрочем, эта любовь, по-юношески робкая и чистая, никак не мешала его подготовке к испытаниям и уж тем более не препятствовала запланированному им дальнейшему служебному росту.
Когда Катька вышла из горницы, чтобы принести из погреба холодного кваску, Разик глубоко вздохнул и наконец-то, словно пробудившись, уловил суть беседы, происходившей между Михасем и Желтком. Она была настолько интересной и актуальной, что из его сознания тут же улетучились все мечтания о прекрасной даме.
– Ну ладно, – продолжал начатый диалог Михась, – ну не выставляли никогда на рубежах особников против дружинников. Но просто предположить-то ты это можешь?
– Да предположить-то я могу что угодно, – упорствовал Желток, склонный к скептицизму даже больше, чем рациональный Разик, не говоря уж о порывистом и мечтательном Михасе. – Ты лучше скажи: сам это придумал, или слух какой прошел? А если придумал, то зачем?
– Погодите-ка, братцы, – включился в беседу Разик. – Ты, Михась, и вправду прознал, что против нас на рукопашных рубежах в двухсотверстном переходе будут особники стоять?
– Спал, что ли? – буркнул Разику Михась. – Ничего я не прознал. Просто предположил. Ведь на переходе любая неожиданность случиться может.
Михась, конечно же, не хотел и не мог, руководствуясь своими завышенными понятиями о долге и чести, рассказывать друзьям о встрече с Лурем и его словах. Если Лурь, нарушив дисциплину, сболтнул лишнего, то Михась не вправе был распространять эту явно секретную информацию, а, напротив, должен был перекрыть утечку. Если же это была сознательная попытка взять Михася и его друзей на испуг (Михась не исключал, что это могла быть специально устроенная проверка, входившая составной частью в итоговые испытания, так как дружинников часто различными методами проверяли на психологическую устойчивость и умение держать язык за зубами), то тем более не стоило поддаваться на провокацию и волновать друзей перед и без того трудными испытаниями.
– Ну, тогда уж ты предположи, что против нас на рубеже выйдет Змей-Горыныч и Кощей Бессмертный, – усмехнулся Желток.
