Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (книги онлайн читать бесплатно TXT) 📗
— Какие люди?
— Из песков.
У Зуфара в груди шевельнулась тревога. Чем–то зловещим потянуло от этого упоминания про людей из песков.
Бабушка начинала сердиться:
— Все вы, мужчины, одинаковы! Откуда люди? Какие люди? Пока дело не запутаете, не приведете его в порядок. Я дала тебе денег. Ты пойдешь к сапожнику и купишь сапоги. Хорошие сапоги, красивые сапоги.
Приятная перспектива иметь новые сапоги кого угодно соблазнит, но в Зуфаре сидел зуд упрямства. Он молчал, насупившись. Старуха поняла, что он все еще противится, и расшумелась:
— Ты до кончиков ногтей — мой муженек, твой дед. Тоже во все щели нос совал! Все ему подавай, выкладывай… Спокойно минуты посидеть не мог. Говорю тебе: я не знаю, кто покупал! Доволен? Никогда я не видела их раньше. Понял? Еще что? Денег у них полный мешок. Они сказали: «Живем в песках. Корма истощились. Коням жрать нечего, людям жрать нечего…» Хорошие купцы. Ходили по всем курганчам*, спрашивали хлеб, ячмень, муку, платили большие деньги. Ко всем заходили, в каждую курганчу, у всех покупали. У меня джугару купили. Не торговались, не рядились. Деньги тебе на сапоги выручила. Доволен?
_______________
* К у р г а н ч а — дехканская усадьба в Хорезме.
Сердцу сделалось тесно. Зуфар вскочил и стоял растерянный возле очага. От волнения у него перехватило горло. Но как говорить с бабушкой, чтобы не задеть ее? У него не бабушка, а золото! И за хозяйством смотрит, и в котле у нее всегда что–нибудь варится, и овец сама пасет, и овец стрижет, и колодец может вырыть сама в песках, и каракулевые шкурки выделывает, и на базаре сумеет выгодно продать, и одежду сама сошьет, и… Зуфар нежно любил свою бабушку. Нет, надо с ней бережно, нельзя огорчать… Он еще верил, что его догадка неосновательна, и с надеждой спросил:
— А–а–а, так это из песков… из совхоза? От Ашота? Говорят, они новых овец получили…
— От Ашота? Я знаю всех, кто работает в совхозе. Ни от какого они не от Ашота. Покупали джугару туркмены в высоких папахах, с колодцев. Они сказали сами: «Мы из Каракумов, у нас лошадям жрать нечего, людям нечего жрать. Продайте! Даем хорошую цену».
В ярости Зуфар бил кулаком по раскрытой ладони и ухал. Он никак не мог собраться с мыслями.
— Пустыня, проклятая пустыня! — простонал он. — Опять идет на нас пустыня.
Шахр Бану величественным столпом застыла у двери. Свет от костра прыгал по ее точеному лицу. У нее чесалась рука дать Зуфару подзатыльник. Только слишком уж он вырос, внучек.
— А к соседям они заходили? — спросил совсем небрежно Зуфар.
— Кто?
— Те… в высоких папахах…
— Говорила я тебе, заходили. К Менгли на усадьбу заходили, к Шамурату, к арбакешу Саттару…
— У всех купили?
— У всех. У кого ячмень, у кого муку. Большие деньги платили. Погрузили на арбу Саттара и повезли.
— В пески?
— Нет, сначала к Бабаджану–кули.
— В караван–сарай? Да ведь Бабаджан–кули человек самого каракумского ишана! Ох! Опять пустыня…
Зуфар сел и поспешно натянул сапоги. Он спешил. Вскочил, надел куртку и потянулся было к форменной фуражке, висевшей на колышке, вбитом в стену. Но рука метнулась нерешительно раз, другой и схватила старую чабанскую шапку.
— Я пойду! — проговорил он, стараясь не глядеть на бабушку.
— Куда? Ночь, все спят.
Она распахнула скрипучую дверь, и в комнату холодом пахнуло черное вызвездившее небо.
— Пойду поброжу.
— Эх, — рассердилась бабка, — сколько пыли может поднять один джигит. Понимаю… Бдительность… Ты бы со своими комсомольцами зашел в кооператив да посмотрел, что там вытворяет Парпибай… заведующий… Еще красным купцом называется… Гребенки там в лавке у Парпибая есть… пудра… Нужна мне пудра… Резинки и запонки есть, а ситца нет. И ни одного аршина сатина… Ведер нет. Веревок нет. А я знаю, товар ведь из Ургенча в лавку привозят. А где? Красный купец Парпибай… своим дружкам да родственничкам–баям продает через заднюю дверь… А Парпибай — красный купец — кто? Настоящий он старый торговец — бай, спекулянт. Вот на кого свою бдительность науськайте. А тут солидные люди джугару купили. Ты и затормошился. Из–за одного мешка какой–то джугары бдительным стал. У нас полный чулан пшеницы. Что ты раскричался? Тоже мне хозяин. Вот такой же и твой дед… Все в кухне в очаг глаза запускал.
Поправив шапку на голове, Зуфар откашлялся. Нет, бабушке надо объяснить. А вдруг они, те, из пустыни, опять явятся? Тогда еще хуже будет.
Бабушка сама помогла. Она взглянула ему в глаза и примирительно улыбнулась:
— Давай, сынок, выкладывай. Обижай! Все равно: во рту не спрячешь даже макового зернышка. Говори же, чего не поняла выжившая из ума старуха?
Зуфар нежно погладил бабушку по плечу.
— Матушка, скажите: у них не было оружия? Винтовки там или сабли? Не заметили ли вы?
Старуха ахнула и подняла к потолку руки:
— Вай дод! И ружья были, и сабли были… Ох, как я не догадалась!
— Видите, матушка… Это же…
— Тсс… Вай мне… Молчи, молчи! Не произноси его имени! Ох! Но их мало было… Приезжало их два–три…
— Пока их мало… Э, маленькую змею надо бить большой палкой, пока не явился сам змей…
Зуфар раскрыл рот, чтобы произнести ненавистное имя, но мольба во взгляде старухи остановила его. Тогда он решительно швырнул шапку в глиняную нишу, напялил на голову штурманскую фуражку и переступил порог.
— Не ждите меня, — бросил он. — Я приду поздно.
В полной темноте Зуфар зашагал к курганче Менгли. Он не попрощался со старушкой и очень потом жалел, что не сказал ей теплого слова, не обнял ее.
Днем падал большими, похожими на белых птиц хлопьями снег, последний снег — аистиный — «ляйляккар», но он сейчас же растаял. Легкий морозец подернул колеи и колдобины льдистой корочкой. Тонкий ледок громко хрустел под ногами. За стенами невидимых во тьме курганчей надрывались в лае собаки.
До дома Менгли идти было не близко. Курганчи в хивинских селениях разбросаны среди полей далеко друг от друга…
Менгли еще не спал. При тусклом, колеблемом ветром язычке светильника он на айване у ворот тешей рубил хворост. Старый толстый Менгли любил удобства. Он пел и рубил хворост, сидя на горе ватных одеял. Ритмичными ударами теши он аккомпанировал славной старинной песне на мотив шестого макома. Хворостинки с треском разлетались по двору. Макомы Зуфар знал хорошо еще с детства, любил их всей душой. Бабушка пела их чудесно. Никогда бы не прервал Зуфар пения макома, да еще в исполнении старого Менгли, почтенного друга его отца, но мысль о людях в больших папахах жгла его. Он нарушил все правила вежливости и прервал маком.
Менгли не рассердился. Он незлобиво спросил:
— Ночью в гости? М–да, поздновато. Но холодная баранина и горячий чай в моем доме… всегда найдется… Да что с тобой, сынок? Ты пожелтел, осунулся, глаза вытаращил… Уж не сердечный ли недуг? Эвва!
Он подбросил тешу, поймал ее за рукоятку и подмигнул.
— Я ужинал… — сказал Зуфар. — Скажите, папаша Менгли, у вас покупали пшеницу люди из песков в туркменских папахах?
— А что?
Он снова лихо подбросил тешу и повторил:
— А что? Цену они хорошую дали.
— Неужели продали? Вы же колхозник, а не…
Менгли перестал играть тешей. Изъеденное оспой лицо его, обрамленное туркменской бородкой, посерьезнело.
— А что, по–твоему, мне деньги не нужны? Завтра свадьба в кишлаке. Эх, комсомол, комсомол! Забыл. Всем кишлаком гостей принимаем. Всех гостей по курганчам соберем. В моей курганче тоже много колхозников будет. Непес–капитан просил. Обычай. Сколько поместится у меня во дворе, столько и угощу. Видишь, для костра дрова припасаю. Место приготовь, подмети, костер разожги, гостей прими, угости. Все Менгли. А деньги? Кто мне, комсомол, деньги даст? Бог, что ли?
— Выходит: муку просеял и сито повесил. И дела ни до чего нет. Спекулянт вы, а не колхозник.
— Э–э, потише, комсомол. Язык без костей, а может и костей наломать. Я еще двадцать лет назад с твоим отцом хлеб за одним дастарханом ел. Ты не больно… Я не позволю! Твоя бабушка тоже много болтает. К ней ишан каракумский Саттар сам приезжал, а она его на порог не пустила, прогнала… Обидела уважаемого человека.
