Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Короткевич Владимир Семенович (читать бесплатно полные книги txt) 📗
Если же выпадет единственное из сотни очко удачи, тогда те, кто стоит сейчас в рясах, будут горланить, драться, всеми средствами сеять замешательство, растерянность, панику. Застрянут в воротах, будут мешать страже, оттянут по возможности начало погони, а потом будут рассеиваться по одному.
Кажется, всё было рассчитано. Кузнец прищуренными глазами оглядел окрестности и своих людей, вздохнул и пошёл к эшафоту. Протиснулся к двоим францисканцам (это были Марко и Клеоник), пожал им локти.
— Готово. Будем ждать. Иуда с Анеей где?
— Вон, — сказал Марко.
— Знают место, где сойдёмся?
— Знают, — ответил Клеоник. — Хутор Фаустины.
— Ладно. Держитесь твёрдо, друзья.
...Человек с крестом появился в замковых воротах. И тут уже не крик, а нестерпимый вопль расколол воздух. В замковом дворе, где можно будет увидеть всю казнь, с начала до конца, собрались наиболее именитые, важные и богатые.
— Распни его! Распни!
Стража еле сдерживала древками гизавр толпу, которая лезла, дралась, плевала, висла, пыталась дотянуться и ударить. И в этом рыке совсем не слышно было, как тихо плакали люди возле стен.
Слышали это немногие. В частности, Каспар Бекеш и Альбин-Рагвал-Алейза Кристофич, стоявшие на выступе контрфорса у замкового дворца. Бекеш словно немного посталел. Всё тот же меч в золотых ножнах, тот же изысканный наряд, та же улыбка. Те же солнечно-золотые волосы падают из-под берета. Но в больших глазах чуть презрительное снисхождение мешается с тяжким, стальным осознанием.
— Разгул тёмных страстей, — сказал Кристофич.
— Всё нужно видеть своими глазами. Даже самозванцев.
— Сидел бы лучше дома, кончал свои «Рассуждения о разуме». Чудесная может получиться книга.
— Хочу видеть. Даже ад хотел бы видеть. Что с тобой, брат Альбин?
Я думаю, что мне придётся покинуть тебя, сынок. Не позже, чем завтра, я ухожу из этого города. В Вильно.
— Почему это?
— Смотри. — Кристофич протянул руку.
К человеку с крестом отовсюду тянулись кулаки.
— Смерть! Смерть ему!
— Стража! Молодцы наши! Сла-ава! С этими не побрыкаешься! Дудки!
— Пусть умрёт!
— Пусть! Пусть!
— Избавитель! Спаситель! Спаси самого себя!
Бекеш передёрнулся:
— Страшно.
— Потому мне и нужно бежать. Видишь, они созрели. Не сегодня, так завтра возьмутся и за нас. И эти будут помогать и одобрять. Говорю тебе, они созрели. Ты можешь еще некоторое время оставаться здесь. А я обидел Лотра. Этот не забудет, припомнит.
— Страшно, — вздохнул Бекеш. — Я понимаю тебя. Как бы и мне не пришлось бежать отсюда следом за тобой.
— Слышишь? — спросил Кристофич.
Кто-то неподалёку от них философствовал, ударяя кулаками в грудь:
— Вот я — верую. Я истинно, глубоко верующий. Но высшие люди, начальники, должны пойти мне навстречу, помочь, раз и навсегда распорядиться, во что мне верить.
— Вот так, — заключил брат Альбин. — В Гродно нет нам больше пути, нету жизни.
...В это мгновение камень ударил Христа по голове. И сразу же молодой купчик подскочил, бросил пригоршню грязи. Вратчик рванулся к нему, такой страшный, что купчик заверещал, кинулся от него, упал под ноги толпе.
— То-то. Над пешим орлом и ворона с колом.
Кричал, надрываясь так, что глотка раздувалась от крика, звероватый Ильюк:
— Распни!
Кричал и не видел, что совсем рядом с ним — неприметный серый человек в свитке с длинными рукавами. Глядит тёмными, словно невидящими глазами то на расстригу, то на Христа.
Серый только что явился в Гродно. Прятался от гнева Ильюка и святой службы, так как не выполнил поручения. Но, услышав о казни, не выдержал, пришёл. Теперь ему было невыразимо гадко. Оживали в его фанатичной, тёмной душе какие-то образы, воспоминания, сравнения. Вот кричит тот, кто когда-то безразлично послал его на смерть, и вот ведут человека, которого не взял клык и который простил ему покушение на свою жизнь. Гадко это всё.
Серый слушал. Неподалёку от него тихо говорили мужчина — судя по всему, иудей — и женщина. Переодетые, но он узнал их. Они тогда были с ним. Ему вовсе не хотелось их выдавать.
— А я думал, самый большой шум, это когда в Слониме распределяют доход кагала. — Глаза у Раввуни подозрительно блестели.
— Молчи, милый.
— Я-то молчу. Я кричу тем, что молчу.
Голос был таким, что серый сморщился. Посмотрел на них, на человека с крестом, на горланящего Ильюка. И вдруг усмехнулся. Так же, как тогда, возле церкви, зашёл боком и на минуту прилип к расстриге. Рука незаметно скользнула вверх.
И тут же серый пошёл дальше.
Ещё несколько секунд никто ничего не замечал. И только потом увидели соседи запрокинутую голову и остекленевшие глаза пророка.
Ильюк упал на спину.
Серый поодаль удовлетворённо хмыкнул.
«Под лопатку. Чудес не бывает. Видишь, человек с крестом, я не разучился. И теперь лучше всех владею ножом. Как же это я оплошал с тобой? Хорошо, что я оплошал с тобой. Чуть не убил доброго человека. Вот видишь, я немножко отблагодарил тебя, добрый человек».
Приблизительно тем же делом, что и серый, занимались Фома и Ус. Искали рыбника. Также свидетельствовал на суде. Уж если одного убили, так и за другого нести ответ. Наконец Ус заметил его поодаль от Воздыхальни, ближе к коридору, которым вели Христа.
— Распни! Распни!..
Друзья начали пробираться к нему....От гульбища к Воздыхальному холму плыло шествие. Высшее духовенство. Ревели глотки, плыл в солнечном свете сизый дымок ладана, сверкала парча. И над всем этим, выше всего, плыла платформа с восковым, разодетым в золото Христом.
Живой поднял голову:
— Эй, браток! Эй, восковой! Замолви там за живого словцо на босяцком небе!
Крик был страшным. В тишине, упавшей за ним, захохотал какой-то богато одетый юнец. Седой сосед поучающе сказал ему:
— Услышав шутку, никогда не смейся первым. Неизвестно ещё, что за эту шутку будет.
Но хохотали уже все. Краснели лица, слёзы брызгали из глаз, вспухали вены на лбах.
— Го-го-го, га-га-га, гы-гык!
— Скажи, га! Вот так скажи!
— Забавник, га!
Христос в этот миг приближался к Бекешу. Тот чуть брезгливо, но доброжелательно смотрел на ободранного, заляпанного грязью человека, несущего крест. Христос поднял голову, и глаза их встретились.
Плыло, плыло навстречу Каспару загаженное, испаскуженное, всё в потёках крови и грязи лицо. И на этом лице, похожем на страшную, уродливую маску, сияли светлые, огромные, словно всю боль, всю землю и всё небо вобравшие...
...Бекеш содрогнулся.
Глаза.
Что было в этих глазах. Бекеш не знал, не понимал, не мог постичь. Слабая тень чего-то подобного жила только в глазах у его друзей и — он знал это — у него самого. Но только слабая тень. И только у подобных им, а больше ни у кого на земле.
Что это было? Возможно, Понимание. Понимание всех и всего. То, чем не владеет никто. А может, и что-то другое. Бекеш не знал. Но, поражённый, он весь, до дна содрогнулся, словно поняв себя, поняв многое, а на одно мгновение — всё.
Глаза!
Братчик смотрел на прекрасного юношу в берете и понимал, что с ним творится. Неповторимая, несравненная гримаса-улыбка искривила его лицо.
Бекеш, почти бессознательно, вцепился пальцами в стену.
Глаза...
Шествие минуло.
— Что с тобой, Каспар, сынок? — тревожно спросил брат Альбин.
— Ты видел? Я впервые увидел его так близко. Альбин, мы ошибались. Альбин, этот человек не обманщик, не плут. Альбин, он даже не самозванец. Он имеет право, слышишь? Это человек, Альбин. Такой, каким должен быть человек. И вот этого человека убивают. Где правда, Альбин? Где Бог? — Он захлёбывался: — Эти глаза... Ты видел? И гогочет это быдло. Гогочет... гогочет... го-го-чет. — Он ударил себя кулаком по голове. — Как же мы пропустили его? Как не подошли? А он спрашивал о великом маэстро. Закоренели в себе. Человека не увидели. Предали... Хохочут. Зачем же Данте жил, Боттичелли, Катулл?! Зачем, если напрасны все муки? Глаза... Это же всё равно как... всего Че-ло-ве-ка тысячи лет распинают! Святость его!.. А он всё величие и низость мира видит. А его... Пане Боже, это же богохульство!!!
