Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь! - Корольков Юрий Михайлович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗

«Буду гореть!» — пронеслось в голове, и Вадим отстегнул ремни, выбросился из кабины.

Сначала он падал, не раскрывая парашюта. Стремительно набегала земля. Вадим рванул кольцо. Его встряхнуло, и он повис в неподвижном воздухе. «Кажется, жив!…» Но смертельная опасность еще не миновала. Истребитель, выпустив пулеметную очередь, с ревом пронесся так близко, что на Вадима пахнуло жаром отработанных газов. Японец промахнулся и пошел на разворот, чтобы добить свою жертву. Вадим подтянул стропы парашюта, шелковое полотнище встало почти вертикально, и летчик начал стремительно падать. Истребитель нагнал его, ударил и опять промахнулся… Земля была рядом, и японский пилот не решился еще раз атаковать Вадима.

Парашют медленно опускался над серединой озера, густо поросшего высоким тростником. Вблизи у берега пустынного озера покачивалась лодка с убранными парусами. Вадим снова начал скользить, подтягивая стропы… У самой воды он отстегнул лямки и с головой ушел в глубину. Парашют накрыл его, и Вадим, вынырнув, барахтался в его мокрых обволакивающих складках. Вдруг сильный удар по голове и плечу оглушил Вадима, и он снова ушел под воду.

Всплыв в стороне, летчик оглянулся. Рядом с распластанным на воде парашютом стоял в лодке китаец-рыбак, с узенькой седой бородкой и тонкими, узловатыми, как бамбуки, голыми ногами. Он держал наготове весло и настороженно следил за тонущим парашютом. Увидев Вадима, он угрожающе поднял весло, готовясь нанести удар.

— Шанго! Шанго! — выкрикнул Вадим первые пришедшие на ум китайские слова. — Руси феди. Феди чан… [14]

Старик опустил весло. С растерянным лицом он прижимал руки к груди и низко кланялся. Скорее всего, рыбак принял Вадима за японца и теперь сокрушенно бормотал извинения. Удар пришелся по раненой руке, нестерпимо болели плечо и голова.

Старик помог Вадиму забраться в лодку, усадил его на влажные, пахнувшие рыбой сети, а сам встал на корму и принялся торопливо грести к берегу. Он то и дело оборачивался к Вадиму, кланялся и, ударяя себя по лбу, досадливо качал головой. У берега он выбросил из лодки привязанный на веревке камень, служивший ему якорем, залез в воду, подтянул лодку к хлипкому помосту из скользких бревен и помог Вадиму сойти на берег. Старик жестами звал его за собой и кланялся, кланялся… Здоровой рукой Вадим нащупал пистолет, отстегнул кобуру и пошел за стариком.

Продравшись сквозь густые бамбуковые заросли, шли мимо рисового поля, спускавшегося с пригорка зелеными прудами-ступеньками. Опять углубились в лесную чащу, потом вышли к поляне. Вдали, за кущей деревьев, Вадим увидел соломенные крыши фанз. Старик остановился, повернулся лицом к Вадиму, указывая рукой на траву, будто прижимал что-то к земле раскрытой ладонью. Он закивал, заулыбался, когда Вадим понял, что должен посидеть здесь, пообождать. Тощая фигурка рыбака в соломенной шляпе исчезла за поворотом тропинки.

Прошло около часа, когда он услышал на тропе тихие голоса. Рыбак, в сопровождении двух крестьян, дойдя до места, где оставил Вадима, стал с беспокойством озираться вокруг.

Один из пришедших, добродушный, улыбчивый толстяк, заговорил вдруг по-русски.

— Моя долго, долго жила в Москве, — с трудом вспоминая слова, говорил он. — Моя торговал мала-мала, делала так: шарика есть, шарика нет, — пощелкал он сложенными в щепоть пальцами, — фокуса-покуса… Моя звали в Москве Ван Ваныч…

Рыбак что-то долго говорил Ван Ванычу, и тот начал переводить, старик просит его извинить, он принял русского за японского летчика… Он ругает себя и спрашивает — очень ли больно ударил веслом.

Рука Вадима ныла все больше, но он сказал: все в порядке — и поблагодарил старика за помощь.

Пришедшие посовещались и решили, что днем Ва-дину, как они тут же прозвали Вадима, в деревню ходить не надо. Редко, но все же в деревню наезжают японцы. Ночью Ва-дина проведут к одному надежному человеку… Старик развернул тряпицу и положил на траву кусок рыбы и пористую белую лепешку мантоу — хлеб, сваренный на пару. Протянул Вадиму воду в кувшине, сделанном из какого-то плода, похожего на маленькую тыкву.

Вскоре двое ушли, и Вадим провел весь день с китайцем Ван Ванычем.

Ночью, когда вокруг засвиристели цикады и метеорами засверкали в лесу летающие светлячки, рыбак Сюй пришел снова. Крестьяне проводили летчика в фанзу, стоявшую на другом конце деревни, рядом с кузницей. Время было позднее, но широкая дверь стояла распахнутой, и кузнец, обнаженный до пояса, работал у пылающего горна.

Хозяин фанзы Ху-мин встретил Губанова радушно. Ван Ваныч с уважением рассказал, что Ху-мин самый грамотный человек в деревне, даже умеет читать газету. Ху-мин работал в Шанхае резчиком, у него была там своя мастерская. Теперь живет здесь, потому что из Шанхая его прогнали японцы.

Позже в фанзу зашел кузнец Гун-лин, принеся с собой запах железной окалины. Жена Ху-мина вызвалась лечить русского. Морщась от боли, Вадим стянул с себя комбинезон. Китаянка долго втирала ему в плечо тигровую мазь, распространявшую резкий терпкий запах, дала выпить настой женьшеня. Пока хозяйка занималась врачеванием, мужчины чинно сидели вокруг и вели разговоры.

Вадим спросил — далеко ли до фронта. Китайцы заспорили. Ван Ваныч наконец перевел: если без войны — неделя пути, но сейчас не дойдешь и за две луны. Без провожатых Ва-дин вообще не дойдет, его сразу захватят японцы. Опять заспорили, заговорили все вместе.

Ван Ваныч сказал:

— Спросим лесные люди. Они мала-мала всё знают.

Кто такие лесные люди, он не объяснил. Вадиму показалось, что приютившие его крестьяне чего-то недоговаривают.

Летчика поселили в тесном чулане с земляным полом и маленьким оконцем, выходившим во двор. Чулан был загроможден бамбуковыми кругляками, поленьями, чурками из плотного, тяжелого дерева, похожего на самшит. В углу стоял узкий высокий котел непонятного назначения, который был вмазан в очаг, топившийся со двора.

Все это Вадим разглядел утром. Он спал на верстаке, потому что другого свободного места не было. Судя по инструментам, разложенным на полках, по заготовкам, незаконченным резным фигуркам и готовым коричнево-красным статуэткам Будды, здесь была мастерская Ху-мина.

Утром Вадиму принесли еду — миску риса, политого коричневым соусом, и чай в закопченном глиняном чайнике. Забежавший Ван Ваныч сказал, что днем отсюда выходить нельзя.

Вадим прожил в чулане с неделю, выходя лишь ночью подышать воздухом. Днем в мастерскую приходил Ху-мин, устраивался под оконцем и начинал резать бамбук многочисленными тончайшими стамесками. Под его рукой возникали морские пейзажи, скалистые берега, сосны, джонки с поднятыми парусами…

Прежде чем начать работу, Ху-мин разводил очаг и часа два вываривал бамбук, пока он не становился мягким и податливым, как воск, а потом, высыхая, превращался в жесткие костяные пластинки, цилиндрические вазы соломенно-золотистого цвета. В чулане становилось жарко, как в парильне. Вадим изнемогал, исходил потом и с нетерпением ждал конца бамбуковой экзекуции… А резчик Ху-мин будто не ощущал духоты. С помощью Ван-Ваныча резчик посвящал Вадима в тайны своего мастерства. Каждая порода дереза требует своего: бамбук, созревший осенью, месяцами выбеливают на солнце, и он приобретает устойчивый цвет, под верхним, светло-желтым слоем появляется темно-коричневая подкладка, которая и образует под резцом тонкий и контрастный рисунок… Самшит для статуэток высушивают в темноте два-три года. Из камфарного дерева делают ларцы, сундуки, мебель, которую не точит червь…

Вадим тяготился бездельем в душном чулане, а Ван Ваныч все обещал, что скоро придет лесной человек… Человек не приходил. Ночами, когда Вадим покидал свою каморку, он слышал в кузнице Гун-лина сдержанные голоса, тяжелое дыхание мехов, удары молота о наковальню. Как-то раз пришел Ван-Ваныч и повел его за собой. В кузнице кроме Гун-лина, резчика и старого рыбака сидели три незнакомых человека. Угли, пылающие в горне, то затухая, то разгораясь, бросали красноватый свет на их лица.