Смертельные враги - Зевако Мишель (полная версия книги .txt) 📗
В итоге получился проем столь низкий, что ему пришлось нагнуть голову, прежде чем шагнуть вперед. Он зажег свечу, чей колеблющийся свет едва освещал ту дыру, куда он проник.
Это был маленький закуток, образованный в толще стены – около шести футов в длину и трех футов в ширину, но достаточно высокий, чтобы человек среднего роста мог стоять, не касаясь головой свода.
Здесь находился ящик, поставленный на четыре ножки. Ящик этот был набит свежей соломой, а на соломе лежали два маленьких матрасика. Белая простыня и одеяло окончательно придавали ему вид удобной кровати.
Здесь был и другой ящик, приспособленный под стол. Был также маленький прочный сундучок, снабженный большими замками, второй столик поменьше, два маленьких табурета и крохотная домашняя утварь, причем все это сверкало чистотой. Казалось, то были кукольные покои.
Таков был дворец Эль Чико.
Закуток проветривался через отдушину, перед которой Эль Чико соорудил нечто, отдаленно напоминающее деревянный ставень.
Теперь, когда карлик зажег свечу, он, предосторожности ради, закрыл ставень, чтобы свет не выдал его присутствия в том случае, если бы принцессе или кому-то из ее людей взбрело в голову спуститься в подвалы дома.
Но он не вернул на место пластину, маскировавшую вход в его жилище. Он был так уверен, что с этой стороны ему не угрожает никакая опасность.
Чико положил мешочек с золотом на стол, сел на один из своих табуретов и, облокотившись на стол, уронив голову на руки, стал думать.
Случилось то, чего так боялась Фауста: Пардальян не погиб от яда.
После нескольких часов сна, скорее походившего на смерть, наступило долгое медленное пробуждение. Пардальян сел и мутным взором обвел странное место, где он находился. Под воздействием усыпляющих испарений, которыми был насыщен воздух, его мозг словно оцепенел, как если бы пропитался винными парами; в голове – ни единой мыли, все тело ломит.
Однако понемногу одурманивающее действие снадобья рассеялось, голова прояснилась, заработала память; к шевалье полностью вернулось сознание, а вместе с ним – хладнокровие и та вера в себя, что делали его столь грозным.
Впрочем, он не был особенно удивлен, обнаружив, что жив. Он этого ожидал.
В самом деле: Пардальян не был обманщиком, он, выражаясь современным языком, не блефовал. Наоборот, он был человеком искренним, убежденным в том, что он говорит. Так было и тогда, когда он уверял Фаусту, что победит яд и выйдет живым из своей гробницы...
Почему? Чем подкреплялась эта уверенность?
Возможно, он и сам затруднился бы это объяснить. Ясно было одно: уверенность эта у него была, а об ее корнях он не задумывался.
Любой другой на его месте стал бы осторожничать с Фаустой и не открывать ей своих мыслей. Но Пардальян был человек искренний, можно даже сказать, простодушный, его правдивость иногда прямо-таки обескураживала. И не его вина, если эти откровенность и прямодушие воспринимались иными как дипломатичность, хитрость, а то и пронырливость. Это объяснялось единственно тем, что большинство изворотливых натур невосприимчивы к доброте и искренности.
Пардальян считал, сам не зная почему, что ему удастся избегнуть чудовищной смерти, уготованной ему Фаустой. Он так полагал и так сказал, даже не задумываясь о печальных последствиях, которые могла иметь его откровенность.
Итак, вновь обретя способность рассуждать, он ничуть не удивился тому, что яд на него не подействовал, и съехидничал:
– Да, не везет госпоже Фаусте со мной! Не надолго хватило ее яда. А ведь я ее предупреждал! Теперь мне ничего не остается, как осуществить вторую часть моего предсказания и выйти отсюда живым и невредимым прежде, чем меня одолеют голод и жажда. Что ж, придется мне опять расстроить госпожу Фаусту; она, право, слишком уж милостива ко мне, так и осыпает благодеяниями.
«Выйти отсюда» – сказал шевалье; однако же как это сделать? Есть ли выход? И Пардальян прошептал:
– Посмотрим! Последние сутки я только и делаю, что воюю со всяческими хитрыми механизмами, которые столь любезны сердцу господина Эспинозы.
Разрази меня гром, если эта могила тоже не оснащена какими-нибудь пружинами! Кроме того, я знаю мою Фаусту: она наверняка оставила себе какой-нибудь ход, чтобы при желании убедиться в моей смерти. А такое желание у нее наверняка возникнет. Поэтому – поищем!
И Пардальян принялся за поиски методичные, тщательные, терпеливые, насколько это было возможно в окружавшей его кромешной темноте.
Однако он со вчерашнего дня, по существу, так и не отдохнул. Кроме того, очевидно, мерзкое снадобье очень подорвало его силы, так что уже через несколько минут ему пришлось остановиться.
– Черт, – пробормотал он, – думается мне, эти поиски могут затянутся и оказаться куда более трудными, чем хотелось бы. От яда госпожи Фаусты ноги сделались ватные. Так не будем же понапрасну тратить силы. Пусть его действие полностью рассеется, а мы пока отдохнем.
С этими словами Пардальян, за неимением табурета, уселся на свой сложенный плащ, расстеленный на плитах, и стал ждать, когда силы вернутся к нему. Пользуясь временем, он добросовестно изучал топографию своей камеры, дабы облегчить, насколько это возможно, свои поиски.
Через некоторое время шевалье почувствовал себя окрепшим и решил возобновить свои труды.
Но внезапно, вместо того, чтобы подняться на ноги, шевалье растянулся плашмя, прильнув ухом к плитам. Почти тотчас же он прошептал с лукавой улыбкой на лице:
– Черт возьми! Или я сильно ошибаюсь, или вот тот, кто избавит меня от долгих поисков. Если мне посылает его госпожа Фауста, желая со мной покончить...
Тут он в тревоге замолчал, и на лбу у него выступил пот.
«Если их несколько, что весьма вероятно, – подумал он, – хватит ли у меня сил для схватки?»
Он сел на корточки и стал бесшумно разминать кисти рук.
– Хорошо! – произнес он скоро с удовлетворенной улыбкой. – Если их не слишком много, может и удастся выкрутиться.
Шевалье прижался к стене, вслушиваясь и вглядываясь, готовый действовать.
Он увидел, как одна из плит прямо перед ним слегка шевельнулась. Он быстро подошел, устроился поудобней, встав на колени, и стал ждать.
