Жозеф Бальзамо. Том 1 - Дюма Александр (список книг TXT) 📗
Моя соседка была очень набожна; увидав в углу приемной образ мадонны, который почитался чудотворным, она пожелала перед уходом помолиться и встала на колени.
В это время тот человек беззвучно вошел, медленно приблизился ко мне, распахнул плащ и погрузил мне в глаза взгляд, подобный пламенному лучу.
Я ждала, что он заговорит; грудь моя вздымалась, как волна навстречу его словам, но он только простер обе руки над моей головой, приблизив их к разделявшей нас решетке. И тут же мною овладел невыразимый экстаз. Незнакомец улыбнулся мне. Я, прикрыв глаза, улыбнулась ему в ответ и почувствовала безмерное томление. Тем временем он исчез, словно ему только и надо было удостовериться в своей власти надо мной; по мере того как он удалялся, я приходила в себя, но все еще была в плену у этой странной галлюцинации; тут наша соседка с виа Фраттина окончила молитву, поднялась, попрощалась со мной, поцеловала меня и тоже вышла.
Вечером, раздеваясь, я нашла под нагрудником записку, состоявшую всего из нескольких слов:
«В Риме тот, кто любит монахиню, карается смертью. Неужели вы обречете смерти того, кому обязаны жизнью?»
С этого дня, ваше высочество, я окончательно сделалась одержимой: я лгала Господу, не признаваясь ему, что думаю об этом человеке больше, чем о Нем.
Сама испугавшись своих слов, Лоренца остановилась и вопросительно взглянула на ласковое и вдумчивое лицо принцессы.
— Все это не имеет ничего общего с одержимостью, — твердо сказала Луиза Французская. — Это несчастная страсть, повторяю вам, а все мирское, как я вам уже говорила, не должно ни в коем случае проникать сюда, разве что в облике раскаяния.
— Раскаяния! — воскликнула Лоренца. — Ваше высочество, разве вы не видите, как я плачу, как умоляю, как на коленях заклинаю вас вызволить меня из адской власти этого человека? И вы сомневаетесь в том, испытываю ли я раскаяние? Это не просто раскаяние — это угрызения совести.
— Однако до сих пор… — начала принцесса Луиза.
— Подождите, подождите до конца, — прервала ее Лоренца, — но и тогда, умоляю вас, ваше высочество, не судите меня слишком сурово.
— Снисходительность и кротость — мой долг, и я обязана утешать скорбящих.
— Благодарю, о, благодарю вас! Вы поистине тот ангел-утешитель, которого я искала.
Мы ходили в часовню трижды в неделю, и всякий раз к службе являлся незнакомец. Я пыталась сопротивляться, говорила, что недомогаю, обещала себе, что не пойду больше в часовню. Но как слаб человек! Когда приходило время, я спускалась словно против воли, словно сила, превосходившая мою решимость, толкала меня вперед; если его еще не было, я на несколько мгновений успокаивалась и мне становилось легко, но вскоре я чувствовала, как он приближается. Я могла бы сказать: он в ста шагах отсюда, он на пороге, он в церкви — для этого мне не нужно было смотреть в его сторону; а когда он занимал свое обычное место, как бы ни старалась я прилежно вглядываться в молитвенник, как бы благоговейно ни взывала к Всевышнему, мои глаза постоянно обращались к нему.
И все время, пока длилась служба, я уже не могла ни читать, ни молиться. Все свои мысли, волю, душу я вкладывала во взгляды, а все взгляды устремляла к этому человеку, который, как я чувствовала, боролся за меня с Господом.
Сперва я не могла смотреть на него без страха, потом мне уже хотелось на него взглянуть, а под конец я мыслями стремилась ему навстречу. И нередко ночами, как это бывает во сне, мне чудилось, что я вижу его идущим по улице, или чувствовала, что он бродит под моим окном.
Эти переживания не укрылись от моих товарок; они донесли настоятельнице, та уведомила мою мать. За три дня до принятия мною монашеского обета в дверь моей кельи вошли единственные родные мне люди на свете: отец, мать и брат.
Они сказали, что приехали, чтобы еще раз меня обнять, но я видела, что у них другая цель; когда мы остались вдвоем с матерью, она стала меня выспрашивать. И здесь ясно видно вмешательство дьявола: вместо того чтобы во всем признаться, как мне и надлежало поступить, я упрямо отпиралась.
Тот день, когда я должна была принять постриг, прошел в неясной внутренней борьбе: я и торопила час, когда всецело посвящу себя Богу, и боялась этого, и чуяла, что, если дьявол захочет окончательно на меня посягнуть, он для своей попытки изберет этот торжественный час.
— А после первого письма, которое вы нашли у себя в нагруднике, этот странный человек больше вам не писал? — спросила принцесса.
— Ни разу, ваше высочество.
— И вы с ним ни разу за это время не говорили?
— Нет — разве что в мыслях.
— И не писали ему?
— Нет, ни разу.
— Продолжайте. Вы дошли до того дня, когда должны были принять постриг.
— В этот день, как я уже говорила вашему высочеству, должны были окончиться мои терзания, а это воистину была невообразимая пытка, хоть к ней и примешивалось какое-то странное удовольствие, но ведь душа моя оставалась христианской, и ее терзала эта неотступная мысль, терзал неотвязный, постоянно застававший меня врасплох образ, представавший мне, точно в насмешку, в те самые минуты, когда я пыталась бороться с ним, и упорно преодолевавший мое сопротивление. В иные минуты я всеми силами души желала приблизить миг святого обряда. «Когда я буду принадлежать Богу, — говорила я себе, — Бог сумеет меня защитить, как защитил от нападения разбойников». Я забывала, что Господь защитил меня от разбойников только тем, что позволил вступиться за меня этому человеку.
Наконец настал торжественный час. Я спустилась в церковь, бледная, взволнованная, но все-таки не в таком смятении, какое мучало меня в последние дни; в церкви были отец, мать, брат, соседка с виа Фраттина, та, что приезжала меня проведать, и другие наши друзья; были жители соседних деревень, потому что прошел слух о моей красоте, а красивая жертва, как известно, более угодна Богу. Началась служба.
Мне хотелось, чтобы она шла быстрей, я только об этом молилась, потому что его не было в церкви, а без него я вновь владела своей свободной волей. Священник уже обратился ко мне, указал на Христа, которому я готовилась посвятить себя, я уже простерла руки к этому единственному Спасителю, дарованному человеку, как вдруг по телу моему пробежал тот самый трепет, который всегда овладевал мною при приближении моего преследователя, и стеснение в груди подсказало мне, что он уже на пороге церкви; глаза мои, как ни силились они сохранить верность Христу, непреодолимо стремились в сторону, противоположную алтарю.
Незнакомец остановился перед кафедрой и взглянул на меня пристальней, чем когда-либо.
С этого мгновения я принадлежала ему; ни служба, ни обряд, ни молитва для меня уже не существовали.
Должно быть, мне задавали вопросы, предусмотренные по ритуалу, но я не отвечала. Помню, меня потянули за руку, и я зашаталась, словно неодушевленная вещь, которую сдвинули с места. Мне показали ножницы, на которых грозно сверкнул луч солнца, но их блеск даже не заставил меня сощуриться. Миг спустя я почувствовала на шее холод металла, ножницы щелкнули, отстригая мне прядь.
Тут мне показалось, что силы окончательно покинули меня, что душа моя, распростившись с телом, ринулась к незнакомцу, и я упала на плиты, но это было похоже скорее не на обморок, а на какой-то удивительный сон.
Я успела услышать громкий ропот, потом уже не слышала ничего, не чувствовала, не говорила. Поднялась необычайная суматоха, и обряд прервался.
Принцесса с выражением сочувствия сложила руки.
— Ужасно, не правда ли? — сказала Лоренца. — И разве можно тут сомневаться во вмешательстве врага рода человеческого?
— Берегитесь, — отвечала принцесса с ласковым сочувствием в голосе, — берегитесь, бедняжка. Боюсь, вы слишком склонны приписывать сверхъестественному вмешательству то, в чем виновна обычная слабость. Вы увидели этого человека и упали без чувств, вот и все. Ничего особенного не случилось. Продолжайте.
