Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (книги бесплатно читать без TXT) 📗

— Вот как! — Матьяш с усмешкой посмотрел на Войку. — По-твоему, он защищает нас, твой хитрый князь. Может быть, может быть, — кивнул король-рыцарь. — Но так оно или нет, князю Штефану все равно придется биться, ибо на пути осман стоит первым он. Так судил ему, видно, сам господь. — Но, увидев странный блеск в зрачках Чербула, успокоительно заверил: — Не сомневайся, твой хитрый князь получит от венгерской короны достойную помощь. Его милость Стефан Баторий, воевода Семиградья, получил наш приказ и спустится с перевалов в Молдову, если с вами случится беда. Король Матьяш венгерский не оставляет в беде своих друзей, даже если они порой строптивы и лукавы.

— Кстати, — добавил король, заглянув в письмо, лежавшее перед ним на столе, — от вашего князя к брашовянам едет посол. Зовут его Влад Русич. Не знаешь ли ты такого?

Войку во главе своей хоругви ехал в почетном эскорте, проводившем короля Венгрии до самых трансильванских границ. Спешившись для прощания, он с грустью глядел, как перед ним тянулась, уходя на север, грозная сила Матьяша. Мимо шли, сверкая воронеными латами, закованные в сталь бандерии тяжело вооруженных всадников. Шли, отряд за отрядом, немецкие пешие наемники с аркебузами и алебардами, в кованых нагрудниках и шлемах. Ехали пушки, влекомые упряжками могучих бургундских коней. Летела конница баронов — блестящая, неудержимая в бою. И снова — бандерии, пушки, пехота, пешие арбалетчики. Грозная сила уходила к Буде и Пешту, откуда отправится, наверно, под Вроцлав или Прагу, завоевывать короне новые провинции. Опытные и закаленные, отлично вооруженные полки выступали на ненужную войну. Встречать могучую армию султана за них придется одетым в стеганые суманы вместо лат, в кушмы вместо шлемов, вооруженным вилами и косами пахарям Земли Молдавской, у которых даже в саблях всегда нехватка.

72

— Вот какое развлечение нашел себе наш брат Матьяш, король венгерский! — с веселой усмешкой воскликнул султан Мухаммед, выслушав рассказ визиря о недавнем происшествии в Семиградье. — Брат Матьяш тешится и хочет, чтобы потомки помнили его таким — воином справедливости, истинным молодцом. Что ж, это хорошо; пусть себе забавляется, это для нас лучше, чем опасные каверзы, которые его отец Янош чинил моему родителю, великому Мураду! И все-таки, сказать по правде, я завидую ему!

— Не гневи Аллаха, да славится он вечно, не завидуй ничтожному, о царь мира! — почтительно гладя бороду, проговорил великий визирь. — Благодарение Аллаху, ты снова здоров и бодр.

— Надолго ли, мой Махмуд? — помрачнел султан. — Впрочем, ты прав, я благодарю всевышнего за несказанную милость. Аллах дает мне бесценную отсрочку, чтобы я мог выполнить его веление.

Мухаммед Фатих, радуясь ясному дню, не спеша прогуливался по садам сераля. Великий визирь Махмуд-паша и Иса-бек, носивший почетное прозвище Льва Дуная, сопровождали падишаха. В любимых комнатах, в кабинете султана в этот час шла большая приборка: слуги мыли полы, выносили и меняли ковры.

Причиной всему было забавное в глазах Мухаммеда происшествие, какие не так уж редко случались при его дворе, но вызывали каждый раз досадный переполох. Кто-то из молодых гулямов тайком полакомился небольшой, но редкостной по аромату и сладости дыней, присланной к столу повелителя наместником Алеппо. Мухаммед приказал Кара-Али найти пропавший плод; и, поскольку подозреваемые молчали, палач приступил к делу. Молодых гулямов было восемьдесят; съеденную дыню нашли во вспоротом животе двадцать восьмого из них.

Справедливость была восстановлена сравнительно малой ценой, — подумалось султану. Однако Мухаммед, любивший цвет крови, не выносил ее запаха. И отправился на прогулку на время, нужное для того, чтобы в покоях навели порядок.

Тени мертвых, убитых им самим или по его повелению, не тревожили султана-завоевателя. Их было для того слишком много; к тому же он сам не боялся смерти, по крайней мере — такой, от стрелы, от сабли или ножа. Мухаммед боялся иной смерти — в постели, в муках, после долгого ожидания конца. Боялся агонии. И того, что наступает потом. Что это — он не знал. Но надежда не оставляла султана, начитанного в философских писаниях. Мусульманский рай, каким он живоописан в Коране, все-таки существует, что бы ни говорили мудрые скептики мира. А если так, в том раю его ждет одно из лучших мест. Разве он не стал великим газием ислама, завоевавшим для истинной веры полвселенной, сокрушившим Рим? Пролил много крови? То было неизбежно. Зато никого не отравил. Не был коварен, всегда оставался честен и прям. И если кого обманывал, то лишь неверных кяфиров, а это в глазах Аллаха — не грех.

— Король венгерский забавляется, и это благо, — пусть король остается дитятей, а мы — мужами, — продолжал султан. — Кого же держал в заточении сын Иблиса [68] Дракула, кого вызволил наш брат Матьяш?

— Красавицу Роксану, племянницу мангупского бея Александра, мой повелитель, — отозвался Махмуд-паша, заглянув в донесение семиградского лазутчика Порты, грека Мануэлилиса.

— Не она ли запомнилась мне в списках пленников, посланных мне из Каффы? — нахмурился Мухаммед. — Тех, которых бей Штефан у меня украл? Теперь ее, верно, прибрал к рукам рыцарственный король Матьяш?

— Он отпустил ее с миром, о великий, — доложил визирь, еще раз заглянув в письмо. — Вместе с мужем, неким Войко из Монте-Кастро.

— Значит, собой она порядком дурна, — закончил Мухаммед. — Что скажешь ты об этом деле, славный бек?

— Имя Войко мне знакомо, великий падишах, — сказал Иса-бек, приблизившись. — Сей Войко пленил моего сына Юниса в несчастливой битве близ Васлуя и отвел от него злую смерть.

— Хвала ему, — милостиво улыбнулся султан, — он спас Юнис-бека, украшение войск ислама, цветок моей души. Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха; этот неверный король все-таки молодец.

— Король Матьяш еще может быть спасен, о царь мира, — склонился ренегат Махмуд. [69] — Когда твои газии приведут его в цепях к Порогу справедливости, он сможет принять истинную веру.

— Он не захочет того, не таков, — султан качнул чалмою, затканной золотыми нитями, унизанными жемчугом, — и мне придется послать в ад его порочную душу. Но теперь я завидую ему! Ты ведь помнишь меня, мой Иса, на коне!

— Помню, мой падишах, — ответствовал придунайский бек. — Глядя на тебя, и трусливый осел становится львом.

Лесть старых воинов более всего трогала зачерствелое сердце султана. Мухаммед увидел себя на черном жеребце, беснующимся в волнах Золотого рога во время проигранного морского боя под стенами Константинополя. Вспомнил, как он, в разгар решающего штурма, колотил железным посохом по головам устрашившихся янычар, пятившихся от огня. Как бродил по ночам, переодетый, по улицам покоренного города, как встретил в такую ночь сбежавшего брата. Где теперь он, Орхан, пощадивший его тогда, хотя мог убить? До Стамбула дошли неясные слухи — шах-заде Орхан пристал к безвестным бродягам, разбойничающим в просторах Дикого поля по берегам реки Борисфен. Жив ли он еще или сложил непутевую голову в той бесприютной степи?

Орхан был старше, Орхану уже, если он жив, под пятьдесят. И сам он, в свои сорок шесть лет, все чаще чувствует себя стариком. А было, было от чего состариться: прожитого на три земных существования хватило бы с избытком. Мухаммед заметил давно: вблизи пятидесятилетия для каждого мужа начинается опасная полоса времени, словно он пять или шесть лет шагает по гибельному лесу, где звери в образе злых болезней подстерегают жертву на каждом шагу. Словно где-то у границы пятидесятилетия для каждого, чуть ближе или чуть дальше, поставлена незримая, но непроходимая стена. Пусть подходит его рубеж, смерть не страшила султана-воина; но держава, его народ — разве они могли стариться так быстро, наравне со своим падишахом?

А признаки тому, не для каждого заметные, были видны ему, Мухаммеду. Новые поколения осман, взраставшие на его глазах, уже не могли сравниться с предыдущими; были еще в их войсках храбрецы, но не все, как прежде. И еще, нельзя о том забывать: лучшая боевая сила — ударный таран османских армий, его янычары — люди чужой крови, обращенные в мусульманство иноплеменные мальчики. Именно они в его войсках ныне — самые храбрые, самые стойкие, самые верные.