Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗
В двадцать восьмом году я добился разрешения в Геолкоме и возглавил Верхне-Колымскую экспедицию и мы открыли богатейший золотой узел, в который Бертин верил без всякого сомнения.
Он же, в это время, руководил экспедицией «Союззолота» на Чукотке, — Билибин помолчал и добавил: — Невероятная интуиция у Вольдемара, просто фантастическая…
Безграничная самоотдача, глубокий ум. Вот тебе и два класса образования. По знаниям горного дела он любого учёного заткнёт за пояс, а значение его личных геологических открытий для золотодобычи или сделанных другими по его инициативе — вряд ли будет кем превзойдено в нашей стране.
Истинный самородок. Бертин — это подвиг.
Егор Быков очень близко сошёлся с Билибиным, многому от него научился, узнал массу интересных вещей и, главное, окончательно заразился геологией от одержимого этой наукой человека.
Увлечённый поисками, он немного отвлёкся от своих семейных неурядиц.
24
Быков торопливо разорвал конверт, и защемило печалью сердце от корявых строчек Игнатия Парфёнова:
«Здорово, Егорша!
Сроду не писал писем, да скучаю по тебе — страсть Господня. Житьё у нас обыкновенное, всё на местах стоит, пожару и мору нету, а это главное. А хочу я тебе сказать вот чё. Пущай и малость закомиссарилась Тонька, но уход твой в дальние края не одобряю.
Кровью душенька обливается, когда завижу твоих неприкаянных горемышных деток. А по сему разумению, приволоку я их всех на погляд зимней оказией. Всё одно привезу. Тонька зримо присмирела, каится, видать, и горько жалкует за свою бабью промашку. Могёт быть, вздуешь её хорошенько да простишь? Стерпишься.
Дети не виновны в её дурости, им-то, к чему в безотцовщине пропадать. Я им стал заместо деда, конфетков накуплю вдоволь, шуткую, а всё одно, не то. Глазёнки у их со слезой застылой, печалью омытые не ребячьей. Даже смеяться разучились вовсе, молчком да молчком — чисто старички какие.
Нельзя такой беды терпеть. Нету больше мочи глядеть на них, беззащитных сиротинок. Пропиши немедля, как мне быть, старому дураку, чё пересказать Тоньке, а привезу всё одно, не я буду. Жди вскорости за этим посланием.
Дела идут у нас хорошо, Петюнчик Вагин был опять аж на съезде в Москве. Вот так-то, брат. Ясно дело, нельзя совать свой нос в чужую жизнь, да ить ты мне навроде сына приходишься, не забидешься, поди. Поклон от меня отвесь Вольдемару Бертину, ево супруженции-матушке. На том и кончаю писать, умучился до звону в башке
А вскоре он и сам нагрянул по зимнему. Тоня ехать боялась. Но Парфёнов уговорил её кое-как. Жалко ему было бабу, изменилась она на глазах, даже подалась работать в шахту откатчицей. Втихую стала попивать и сразу поблёкла — пропал румянец и первые морщинки побежали около глаз.
Бегала на работу, бодрилась, но враз падали руки, когда ловила на себе укорные взгляды детей, дивилась их взрослой понятливости, терзали они её вопросами — где запропастился их тятя и когда вернётся.
Каждый день они ждали его, каждый час, наготовили подарков, накалялись мечтаниями встречи, бешено неслись к дверям от каждого стука на крыльце.
Тоня понимала, что, по её измене, оборвалась крепкая бечева правды, связывающая воедино семью, и она рассыпалась вязанкой хвороста, вся рассыпалась — не собрать.
Тоня ехала с содроганием, неизгладимая вина жгла ей щёки, уже давно разучилась глядеть людям в глаза, а от доброго участия Игнатия Парфёнова в своей судьбе — изнывала пуще всего.
Егора они застали врасплох. После шумного совещания у Бертина в кабинете возбуждённые геологи вывалили на улицу из новой конторы.
И, от неожиданного сдвоенного детского крика, на мгновенье обездвижел Быков. Сорвавшись с оленьих нарт, к нему стремительно летели два закутанных в меха человечка, простирая руки над головами и судорожно крича: «Батяня-а! Батя-а! Батя!»
Егор скрипнул зубами, сглотнул подступивший к горлу комок, качнувшись, шагнул навстречу.
— Чево ж ты наделала, Тонька! А? — не сдержался Игнатий, вытирая слёзы рукавом. — На колени стань, а прощение вымоли. Вымоли! Не то, прокляну навек, как последнюю потаскуху… Ить ты, прежде всего, мать! А потом уж… самка в охоте. Эх ты-ы… идейная.
Его казнящие слова хлестнули кнутом померкшую Тоню. Егор подошёл к ним сияющий — ведя за руки детей. Тоня медленно подняла голову и едва слышно прошептала:
— Прости, Егор, ради них прости…
— Ладно… — посуровел он.
— Не-е, Егорша. Ты отчасти сам виноватый, — благодушно перебил его Парфёнов, — бабу в узде надо держать, а ты себя подмять позволил. Ясно дело, не ты первый, не ты последний. Деды наши не дураки были, когда трёпку жёнам давали опосля баньки кажнюю неделю: не так вытоплена, жар слабый, квасок не скусный… А зато и жили в мире. Да ладно уж! Чё говорить, утеряли семейскую твёрдость. Где твоя фатера, сказывай. Ребятишки подмёрзли в путях, поспать бы им в тепле.
Парфёнов, на следующий день, отдал засургученный пакет Бертину и остался на прииске на конном дворе.
В секретном циркуляре УНКВД предписывалось управляющему недавно организованным трестом «Джугджурзолото» оказывать всяческое содействие Игнатию Парфёнову, срубить ему отдельный домик под жильё в самый короткий срок.
Вольдемар, как и предписывалось, сжёг письмо после прочтения, взглянул на Игнатия.
— Всё партизанишь?
— По нужде приходится.
— Мне, конечно, не доверишься, с какой целью сюда послан?
— Почему же, кое-што могу открыть, как старому другу и партейцу, но, без разглашения. Не вздумай даже во сне оговориться. Дело государственное, сам понимаешь.
— Будь уверен в этом, или не знаешь меня?
— Знаю, крутой ты мужик. Один возвернувшийся старатель жаловался мне на Алдане: «Подумаешь, — грит, — запил на два дня, а Бертин вывез за ручку к Аллаху и толкует…»
— Горсть пшена, два бревна и проваливай? — засмеялся Вольдемар. — Так?
— Во-во, шибко обиделся на тебя.
— Мне тут пьяницы и бездельники не нужны, — помрачнел управляющий, — нет права у меня быть добреньким. План выполнить надо. Слушаю тебя, говори.
— Так во-от… наш старый казнитель, атаман Семёнов, пишет в газетке «Голос эмигрантов», я счас прочту вслух — Игнатий порылся за пазухой и осторожно достал вырезку, — вроде бы ничего страшного, но ты мужик толковый и вникнешь:
«Нам, русским националистам, нужно проникнуться сознанием ответственного момента и не закрывать глаза на тот факт, что у нас нет другого правильного пути, как только честно и открыто идти с передовыми державами „оси“ — Япония и Германия».
— Всё не угомонится, сволочь, — огладил Бертин усы, — мало мы его трепали. Удрал, гад, за кордон…
— Гришка написал Гитлеру в 1933 году личное письмо, в котором он приветствует и благословляет захват власти фашистами.
После оккупации Манчжурии японцами, Семёнова вызвал полковник Исимура, начальник второго отдела штаба Квантунской армии, и предложил ему формировать белогвардейские части для совместного нападения на СССР.
— Опять смерти нам готовят.
— Эти полки уже формируются. Но, не это главное. Семёнов состоит на службе у японской контрразведки, его подручные организовывают у нас шпионаж, диверсии, террор.
Создана секретная разведывательная школа, а этой весной, по нашим оперативным данным, две группы появятся на Алдане и Джугджуре, с целью выяснения валютного потенциала и срыва золотодобычи любыми средствами.
На пороге новой войны против России, наше богатство им, как нож вострый под брюхо.
— Какой войны, что ты мелешь?
— Опасаться — значит предвидеть, сказал один мудрец. В тайге уже давно бродят старатели-семёновцы из Харбина, созданы потайные артели, а золото идёт в казну белоэмигрантов для борьбы с нами же.
— Удивил ты меня, Игнатий. Вроде простой мужик, а такими делами и словами ворочаешь при случае, даже не верится. Эко они размахнулись! Надо ухо держать востро. Да разве в одиночку ты это сделаешь?
