Проклятье Жеводана - Гельб Джек (книги онлайн полные TXT, FB2) 📗
– Этьен, мне страшно оставлять тебя одного, – с тяжелым вздохом признался отец. – Эти припадки не прекратились после Алжира, вопреки твоим заверениям.
– Пап, я не рехнулся, – отрезал я.
– Если так продолжится, рехнемся мы оба, – хмуро произнес он.
Я невесело усмехнулся. Отец было жестом пригласил меня сесть на край кровати и сам направился к ней, но я пригласил его сесть на длинный жесткий диван с низкой спинкой, что стоял вдоль стены под растянутым над ним гобеленом.
Я опустился, прислонившись затылком к холодному камню, чувствуя, как прохлада проходит сквозь меня, успокаивая беспокойный ум. Согласившись со мной, он сел подле меня и тяжело вздохнул, сложив руки перед собой в замке, а локти уперев в колени.
– Что с тобой случилось в Алжире? – осторожно спросил он.
По спине пробежал холодок, и я сам не заметил, как мои руки вновь затряслись, как при лихорадке. С губ сорвался резкий хриплый смешок, а плечи дрогнули в каком-то даже мне непонятном жесте.
– Я вам все сказал, – произнес я, проводя рукой по лицу, – но вы не верите.
– Как нам поверить? – спросил отец. – Как? Люди прочесали все побережье, там не было ни хижины, ни катакомб. Ты же был там, Этьен? Ты же сам привел нас к пустым скалам.
– Ага, – усмехнулся я, подавшись вперед и обхватив голову руками. – Запри меня уже в дурдоме среди безумных лунатиков.
– Прекрати, – хмуро возмутился отец. – Не смей так говорить, Этьен. Зря я поднял это…
Я перевел взгляд на отца и совестливо сглотнул.
– Пап, – произнес я и, как только он обернул свой изможденный взгляд на меня, продолжил: – Мы оба слишком устали. Надо отдохнуть.
Он сделал глубокий вдох и кивнул. Может, я обманывал себя в царящем вокруг полумраке, но мне хотелось верить, что отец слегка улыбнулся, самым краешком губ.
– Что бы там ни случилось, пускай забвение сожрет былое, – произнес я, потягиваясь и разминая шею.
– Поэтично, – по-доброму улыбнулся отец.
Привезя из Алжира диковинные драгоценности, расписанную вручную плитку и яркие краски, которых не мог сыскать в Европе, я привез оттуда и демонических призраков, с которыми мне предстояло теперь как-то уживаться.
Столкновение с разноглазым мясником Жаном и его чудовищами не могло не сказаться на мне, как бы сильно я того ни желал. Но моя жизнь продолжалась здесь, на севере, вдали от проклятого утеса, вдали от каменистого побережья, на котором под палящим солнцем гнила дохлая рыба, а черномордые гиены рыскали с дозволения своего хозяина.
Не зная природы своих страхов, я должен был изобрести от них спасение. Мне пришлось пойти на поводу у собственных предчувствий, ибо я не знал иной борьбы с приступами бессонницы и этого состояния, когда я становился бесплотным призраком. В особо жуткие эпизоды меня вело настолько, что я даже, помнится, мог видеть себя со стороны.
Вот тут я точно понял, что Алжир стал роковой точкой в моей жизни, и я, наивный юноша, даже представить себе не мог, насколько это путешествие определит мою дальнейшую судьбу.
Сейчас же я остался один на один со своими душевными недугами, и решение даже мне казалось причудливым, чего уж говорить о моем несчастном отце?
Я велел постелить мне прямо на холодном каменном полу. По моему замыслу, мое тело, изнеженное мягкими и податливыми перинами, будет много строже относиться к законам реальности, если будет постоянно ощущать более жесткую опору под собой.
На удивление это помогло, хоть и не сразу. Первые несколько ночей я крутился, все избирая позу, как бы не упираться о камень. С раннего детства я был тем самым мальчишкой, о котором говорят «кожа да кости». Сейчас мое сложение несколько поправилось, но худоба, присущая нашему роду, сейчас давала о себе знать.
Ночь на четвертую я подумал – не бросить ли всю затею? Меня почти что одолела стыдливая глупость этой борьбы с врожденной костлявостью.
На пятую ночь я поклялся бросить глупую мысль и спать по-человечески, в кровати, на мягкой перине, как подобает любому юноше моего происхождения, но на шестую ночь остался спать на полу, решившись все завершить поэтично на седьмую ночь.
Когда я проснулся, я сел на полу и тупо смотрел перед собой. Перебрав все тщетные попытки припомнить свой ускользающий, и, видимо, навсегда ускользнувший, сон, я внезапно пришел к озарению.
Вот уже прошла первая неделя с тех пор, как я вернулся из Алжира, чтобы меня, да и несчастных близких, не ужасали мои полуночные вопли и полубезумные пробуждения.
Перемены в моем поведении не могли не радовать отца. Он с большим участием следил за моим самочувствием, стараясь при этом не быть слишком навязчивым.
После обеда мы проводили время вместе в его кабинете. Отец разбирал письма и бумаги, а я, будучи от природы неспособным попросту вести какое-либо дело, полулежал в кресле, закинув ноги на один подлокотник, а голову опустив на другой.
Изредка мы перекидывались парой слов, но не более. Мы оба предпочитали тишину за работой, и даже спокойный умеренный разговор, продолжающийся слишком долго, рядом со мной был способен знатно мне подействовать на нервы.
Отец же обладал большей выдержкой, но это вовсе не был повод испытывать его на прочность.
Я лежал в кресле, покачивая ногой, с которой уже спала мягкая бархатная туфля, но я был слишком увлечен чтением, чтобы даже заметить это.
В моих руках находилось настоящее сокровище, чудом уцелевшее в годы рьяного обострения цензуры, когда его величество Людовик Возлюбленный в приступе особенно богобоязненного настроения уничтожил добрую половину трудов, подобных тому, что сейчас я читал.
Эта книга была посвящена таинству Великого Делания, фундаментального понятия в алхимическом искусстве. Моя душа особенно пылала страстью к подобным откровениям. Будучи человеком по природе отнюдь не расточительным, я не вел счета деньгам, когда речь касалась подобных памятников литературы.
Труд представлял собой сборник эпиграмм, в которых были зашифрованы свойства металлов и веществ.
Помимо текстов меня поражали иллюстрации к каждой из них.
Все мое внимание было приковано к двадцать четвертой эмблеме с изображением волка, пожирающего человека в короне. На заднем плане тот же самый человек выходил из огня невредимый.
Я с пристальным вниманием рассматривал гравюру и, ведомый прильнувшим к моему сердцу порывом, осторожно коснулся кончиками пальцев бумаги.
Вложив закладку, я закрыл книгу, будучи твердо уверенным в том, что стоит пока уложить все, что уже успел прочесть, в своей голове.
Я поднялся с кресла, потянулся, надел обувь, поддев свалившуюся туфлю носком, и принялся прохаживаться по кабинету, держа драгоценную книгу под мышкой.
– Наскучило? – спросил отец, приподнимая взгляд от письма.
Я удивленно вытаращился на него, круто повернувшись на пятках.
– Боже, нет, – сразу же ответил я. – Мне надо перевести дух.
Отец кивнул и вновь опустил голову, склонившись над бумагами.
– Не клади ее на видное место, – предупредил меня он, обмакнув перо в чернила.
– Буду беречь, ценою жизни, – драматично вздохнул я, прижимая к сердцу сокровище.
– Гляжу, ты приходишь в себя, – со слабой улыбкой произнес отец, но сразу же его лоб рассекли хмурые морщины, а взгляд забегал с одного листа на другой. Видимо, где-то там, в расчетах, затесалось несоответствие, которое надо было разрешить как можно скорее.
Я подошел к нему и посмотрел через плечо, проглядывая упорядоченные строчки.
– Погоди, вот здесь, – произнес я, заметив не по смыслу, но по цвету чернил заметную странность.
Общее полотно темно-серого текста разнилось с маленьким куском, в котором говорилось о количестве малолетних работников на фарфоровой мануфактуре во Франкфурте.
Цвет чернил отличался не так уж и рьяно, чтобы замыленный взгляд отца приметил его.
– Вот где настоящая чертовщина, а не эта твоя алхимия, – вздохнул отец.
Я усмехнулся и похлопал отца по плечу.
