Сан-Феличе. Книга первая - Дюма Александр (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT) 📗
— О господин Сальвато! — воскликнул Микеле в восторге. — Значит, вы еще не забыли о своем обещании?
— Сейчас три часа, — сказал молодой человек, — нече-. го терять время, беги за покупками. Ровно в девять жди с лошадью в переулке за этим домом, у окна.
— Будет исполнено, — сказал лаццароне. Потом он обратился к Нанно:
— Скажите, Нанно, раз уж вы остаетесь с ним наедине, не можете ли вы устроить так, чтобы предотвратить опасность, грозящую сестрице?
— Я для этого и пришла, — ответила колдунья.
— Ну и славная же вы женщина, право слово! А что до меня, — продолжал лаццароне грустно, — так сама понимаешь, Нанно, если для счастья сестрицы мне надо пожертвовать собой, так вручи конец веревки маэстро Донато и займись сестрой. От Позиллипо до моста святой Магдалины найдется столько Микеле, что и девать их некуда, и столько дураков, — не считая тех, что из Аверсы, — что торговать ими можно. Но во всем мире существует всего лишь одна Луиза Сан Феличе. — Затем он повернулся к молодому офицеру: — Господин Сальвато, поручение ваше будет выполнено, и выполнено на совесть, будьте спокойны.
И он вышел.
Сальвато остался наедине с Нанно; он был под впечатлением слов Микеле.
— Нанно, — обратился он к ней, — уже не раз слышу я о твоих зловещих предсказаниях насчет Луизы. Правда ли все это?
— Юноша! — ответила колдунья. — Ты сам знаешь: воля Небес никогда не выражается так ясно, чтобы позволить смертному уклониться от нее. Но положение звезд, подтвержденное линиями ее руки, угрожает твоей любимой кровавой смертью, и мне было открыто, что именно любовь к тебе явится причиною ее гибели.
— Ее любовь ко мне или моя любовь к ней? — спросил Сальвато.
— Ее любовь к тебе. А потому закон чести как французу и закон человеколюбия как влюбленному велят тебе покинуть ее навсегда. Расстаньтесь, расстаньтесь навеки, и, быть может, эта разлука умилостивит судьбу. Вот мое слово.
И Нанно, снова надвинув капюшон почти до глаз, вышла, не пожелав больше ни отвечать на вопросы молодого человека, ни выслушивать его мольбы.
В дверях она встретилась с Луизой.
— Уходишь, Нанно? — спросила Сан Феличе.
— Долг свой я исполнила, зачем же мне оставаться? — произнесла колдунья.
— Нельзя узнать, зачем ты приходила?
— Вот он тебе ответит, — и Нанно, указав на Сальвато, удалилась так же молчаливо и степенно, как вошла.
Луиза, словно завороженная этим причудливым явлением, долго провожала ее взглядом; она видела, как колдунья прошла по длинному коридору, затем через столовую, спустилась на крыльцо, наконец, распахнула калитку сада и затворила ее за собою.
Даже когда Нанно исчезла, Луиза продолжала стоять неподвижно; казалось, ноги ее, как у нимфы Дафны, не в силах были оторваться от земли.
— Луиза!.. — ласково прошептал Сальвато. Молодая женщина вздрогнула; чары рассеялись. Она обернулась на этот зов и, заметив в глазах Сальвато необычный огонь, не похожий ни на лихорадку, ни на пламя любви, а говоривший о каком-то восторге, воскликнула:
— Ах, горе мне! Вам все известно!
— Да, милая Луиза, — ответил Сальвато.
— Для этого Нанно и приходила?
— Для этого.
— И… — продолжала с усилием молодая женщина, — когда же вы уезжаете?
— Я решил уехать сегодня в девять часов, Луиза. Но ведь тогда я вас еще не видел.
— А теперь, когда вы со мной повидались?..
— Уеду, когда вам будет угодно.
— Вы добры и ласковы, как ребенок, Сальвато, вы, грозный воин! Вы уедете, друг мой, сегодня, в намеченный вами час.
Сальвато посмотрел на нее с удивлением.
— Неужели вы думаете, — продолжала молодая женщина, — что я недостаточно горячо люблю вас и так мало уважаю себя, чтобы посоветовать вам совершить поступок, который противоречил бы вашей чести? Вы уедете, Сальвато, и я пролью много слез и буду очень несчастна, когда вас не будет около меня, ибо ту неведомую душу, которую вы принесли с собою и вложили в меня, вы теперь увезете и одному Богу известно, как грустно и одиноко станет мне, какая пустота образуется в моем сердце… О, бедная опустевшая комната! — она огляделась вокруг, и две крупные слезы скатились по ее щекам, хотя голос звучал так же звонко, — сколько раз я буду приходить сюда ночью и искать здесь уже не реальность, а одну лишь мечту! Как все эти обычные предметы станут мне дороги, какой поэзией наполнятся они в ваше отсутствие! Эта кровать, на которой вы страдали, кресло, на котором я дежурила возле вас, стакан, из которого вы пили, стол, на который вы опирались, занавеска, которую я отдергивала, чтобы до вас добрался солнечный луч, — все будет говорить мне о вас, друг мой, обо мне же вам ничто ничего не скажет…
— О вас, Луиза, будет говорить мне мое сердце, ведь оно полно вами!
— Если это так, Сальвато, вы счастливее меня, ибо вы по-прежнему будете меня видеть: вы знаете часы, когда я принадлежу себе или, лучше сказать, те, что принадлежали вам. Ваше отсутствие, друг мой, ничего здесь не изменит; вы будете видеть, как я вхожу в эту комнату и выхожу из нее в те же самые часы, как входила или выходила, пока вы были здесь. Ни один день, ни одно мгновение, проведенные нами вместе, не будет забыто. А где же мне искать вас? На полях сражений, среди огня и дыма, среди раненых или убитых! Ах, пишите мне, пишите, Сальвато! — горестно воскликнула она.
— Но могу ли я? — спросил молодой человек.
— А кто вам помешает?
— Вдруг одно из моих писем попадет в чужие руки, вдруг его прочтут!..
— Правда, это будет великим несчастьем, — сказала Луиза. — Не для меня — для него.
— Для него? Для кого? Я не понимаю вас, Луиза.
— Да, вы не понимаете. Да, вы не можете понять, потому что не знаете, какой ангел доброты мой муж. Он будет чувствовать себя несчастным, видя, что я несчастлива. О, будьте покойны, я позабочусь о его счастье!
— А если писать на другое имя? Например, герцогине Фуско или Нине?
— Бесполезно, друг мой. Вдобавок это было бы обманом, а зачем обманывать без надобности… или даже когда это совершенно необходимо? Нет, пишите мне так: «Луизе Сан Феличе, в Мерджеллине, Дом-под-пальмой».
— Но вдруг одно из моих писем попадет в руки вашего мужа?
— Если оно будет запечатано, он отдаст его мне, не распечатывая, а если оно распечатано, — он отдаст его мне не читая.
— А вдруг прочитает? — сказал Сальвато, удивленный столь непоколебимым доверием.
— Но ведь в ваших письмах будет только то, что любящий брат говорит обожаемой сестре.
— Я буду говорить, что люблю вас.
— Если вы будете говорить только это, Сальвато, он лишь пожалеет вас, да и меня также.
— Если человек этот таков, как вы его описываете, значит, он более чем человек.
— Но посудите сами, друг мой, ведь это скорее отец, чем супруг. Я росла у него на глазах с пятилетнего возраста. Я согревалась теплом его сердца и стала терпимой, образованной, умной, а ведь это он терпимый, образованный; это он умный, от него-то я и восприняла рассудительность, широту воззрений, благожелательность. Всем этим я обязана ему. Вы добры, Сальвато, не правда ли? Вы возвышенны, вы великодушны; я сужу о вас, наблюдая вас глазами любящей женщины. Так вот: он лучше, он возвышеннее, он великодушнее вас, и дай Бог, чтоб ему не пришлось в один прекрасный день доказать вам это!
— Но я начинаю вас ревновать к этому человеку, Луиза.
— И ревнуйте, друг мой, если влюбленный может ревновать дочь к ее отцу! Я очень люблю вас, Сальвато, люблю глубоко, коль скоро в минуту разлуки, не дожидаясь вопроса, сама признаюсь вам в этом. Так вот, если бы я увидела, что вам обоим грозит действительная, смертельная опасность и если бы только с моей помощью один из вас мог спастись — я спасла бы его, Сальвато, а потом погибла бы вместе с вами.
— Какой счастливец кавалер: его так любят!
— А между тем, Сальвато, вам не захотелось бы подобной любви, ибо такую любовь питают к существам бесплотным, высшим, и она не исключает той, какую я отдаю вам. Моя любовь к нему чище, чем к вам, но вас я люблю больше, чем его, — вот и все.
