Вождь окасов - Эмар Густав (читать книги полные TXT) 📗
– Увидим.
Она вернулась на ферму с быстротою лани.
В испанской Америке каждое утро в восемь часов звонит колокол, призывающий к завтраку жителей фермы, начиная с хозяина, который садится посередине, до последнего работника, который скромно помещается на нижнем конце. Завтрак – это час, избранный для того, чтобы видеться, желать друг другу доброго здоровья, прежде чем начнутся тяжелые дневные труды.
При первом ударе колокола дон Тадео вышел в залу и встал у стола; дочь стояла по правую его руку. Он приветствовал улыбкой или дружеским словом каждого из работников по мере того, как они входили. Последние пришли французы; дон Тадео пожал им руки, удостоверился взором, что собрались все, снял шляпу, чему подражали все присутствующие, и медленно прочитал молитву; потом по его знаку каждый занял свое место.
Завтрак был непродолжителен. Он длился не более четверти часа. Работники вернулись к своим обязанностям. Дон Тадео приказал подать матэ. В зале остались только дон Тадео, его дочь, два индейских вождя и Цезарь – если можно причислять собаку к обществу людей; благородное животное лежало у ног донны Розарио. Через несколько минут матэ обошел всю компанию.
Без всякой видимой причины тягостное молчание господствовало в собрании. Дон Тадео размышлял, донна Розарио рассеянно гладила собаку, которая положила свою огромную голову на ее колени и пристально смотрела на нее своими умными глазами. Граф и его молочный брат не знали, как начать разговор. Наконец Валентин, стараясь выйти из этого затруднения, решился заговорить.
– Ну! Какой ответ намерены вы дать дону Грегорио Перальта, дон Тадео?
– Вы знаете, друг мой, – отвечал дон Тадео, обернувшись к Валентину, – что Чили, освободившись от человека, который увлекал ее к погибели, не имеет более нужды во мне; я не намерен более заниматься политикой; довольно долго тратил я жизнь на неблагодарный труд, который предпринял, чтобы упрочить независимость моего отечества и освободить его от власти честолюбца. Я исполнил мою обязанность; час отдыха пробил для меня; я отказываюсь от президентства, которое предлагает мне дон Грегорио от имени народа, и хочу посвятить себя единственно счастию моей дочери.
– Не могу не поддержать вашего намерения; оно благородно и прекрасно, дон Тадео; оно достойно вас, – отвечал граф.
– А вы скоро намерены отправить этот ответ? – спросил Валентин.
– Через несколько минут; но к чему этот вопрос? – позвольте спросить.
– Дело в том, – отвечал Валентин, – что друг мой и я возьмемся доставить его, если вы хотите.
Дон Тадео удивленно вскинул брови.
– Как это? – вскричал он. – Что вы хотите сказать? Неужели вы думаете оставить нас?
Печальная улыбка мелькнула на губах молодого человека; надо было храбро приступить к делу, и он не колебался.
– Бог мне свидетель, – сказал он, качая головой, – что самое пламенное мое желание было бы остаться здесь.
– Да, – перебил граф, украдкой бросая невольный взгляд на донну Розарио, которую казалось нисколько не занимал происходивший разговор, – да, мы и то уже слишком долго оставались в вашем очаровательном убежище; эта восхитительная жизнь расслабляет нас; если мы не поторопимся вырваться отсюда теперь же, то никогда не покинем вас...
– Вы должны ехать? – повторил дон Тадео, лицо которого омрачилось, а брови нахмурились. – К чему это?
– Разве вы не знаете, – отвечал Луи, который ободрился при виде беззаботного вида молодой девушки, – что когда мы в первый раз имели счастье встретиться с вами...
– Счастье было для меня, – с живостью перебил дон Тадео.
– Пусть так... мы гонялись тогда за фортуной, – поспешил досказать Валентин, – слава Богу, – прибавил он весело, – слава Богу, теперь наша помощь вам уже не нужна; мы не хотим далее употреблять во зло ваше любезное гостеприимство...
– Это что значит? – вскричал дон Тадео, вставая. – Что вы называете употреблять во зло мое гостеприимство?
– Мы должны ехать, – холодно отвечал Луи.
– О! Я не поверю, чтобы жажда золота побуждала вас оставить меня. Ваши сердца так возвышенны, что эта гнусная страсть никак не могла овладеть ими. А если и так, зачем вы не говорили об этом мне? Слава Богу, я довольно богат и могу дать вам этого презренного металла больше нежели вы могли бы приобрести его в своих безумных поисках.
– Дон Тадео, – отвечал благородно граф, – не жажда золота побуждает нас; расставшись с вами, мы намерены удалиться к пуэльчесам.
Дон Тадео сделал движение удивления.
– Не имейте дурного мнения о нас, – продолжал с жаром молодой человек, – верьте, что если бы важные причины не принуждали нас удалиться, я по крайней мере был бы счастлив остаться с вами; я вас люблю и уважаю как отца.
Дон Тадео с волнением ходил по зале; через несколько минут он остановился перед графом.
– Можете вы объяснить мне эти причины? – спросил он дружелюбно.
Молодая девушка с любопытством приподняла голову.
– Не могу, – отвечал Луи, потупив глаза. Донна Розарио с досадой пожала плечами. Ни один из этих почти незаметных оттенков не ускользал от пытливого взора Валентина.
– Очень хорошо, кабальеро, – возразил дон Тадео с холодным достоинством и оскорбленным тоном, – вы и ваш друг можете поступать, как вам заблагорассудится. Простите мне мои вопросы, но ваше намерение, которое я напрасно стараюсь объяснить себе, разрушает безвозвратно одну драгоценную надежду, осуществление которой составило бы мое счастие; я ошибся, не будем более говорить об этом; не сказал ли Господь: «Раствори настежь дверь твоего дома гостю, который хочет войти, и тому, кто хочет выйти!» Вот мое письмо к дону Грегорио Перальта; когда вы желаете ехать?
– Сию же минуту, – отвечал граф, взяв письмо дрожащей рукой, – друг мой и я, мы имели намерение проститься с вами немедленно после завтрака.
– Да, – подхватил Валентин, который заметил, что его молочный брат, побежденный волнением, не мог продолжать, – мы хотели просить вас принять нашу признательность за дружбу, которую вы удостаивали показывать нам, и уверить вас, что воспоминание о вас всегда будет жить в глубине наших сердец.
– Прощайте же! – сказал с волнением дон Тадео. – Дай Бог, чтобы вы нашли в другом месте то счастье, которое ждало вас здесь!
Валентин поклонился, но ничего не отвечал; слезы душили его, он боялся, что не будет иметь силы исполнить свою последнюю жертву. Граф обернулся к донне Розарио:
– Прощайте, сеньорита! – прошептал он прерывающимся голосом. – Будьте счастливы!
Молодая девушка не отвечала. Он вдруг отвернулся и большими шагами пошел к двери.
Несмотря на всю свою решительность, молодые люди не могли не оглянуться, выходя из дверей, как бы желая приветствовать в последний раз тех, кто был им дорог и кого они оставляли навсегда.
Дон Тадео стоял неподвижно на том же месте. Донна Розарио, потупив взор, продолжала машинально играть ушами собаки. При виде этого жестокого равнодушия безумный гнев уязвил сердце графа.
– Цезарь! – закричал он.
Услышав голос своего господина, собака вырвалась из рук молодой девушки и одним скачком очутилась возле него.
– Цезарь! – слабо прошептала донна Розарио своим мелодическим голосом.
Собака обернулась к ней.
– Цезарь! – повторила она еще нежнее.
Тогда, несмотря на знаки и приказания своего господина, собака легла у ног молодой девушки. Граф, с разбитою душою, сделал последнее усилие и бросился к двери.
– Луи! – вскричала вдруг дона Розарио, поднимая к нему свое лицо, блестящее от слез, и глядя умоляющими глазами. – Луи, вы поклялись никогда не расставаться с Цезарем; зачем же теперь бросаете его?
Луи зашатался, как бы пораженный громом; выражение неизъяснимой радости осветило его лицо, он выронил из рук письмо и упал к ногам восхищенной девушки.
– Батюшка! – вскричала донна Розарио, бросившись к нему на шею. – Я знала, что он меня любит! Батюшка, благословите ваших детей!
И грустно и весело было Валентину при виде этой сцены. Он заключил в глубине души волновавшие его чувства и, взяв письмо, сказал с кроткою улыбкой:
