Белые и синие - Дюма Александр (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
Женщины даже предложили Вийо и Деларю помочь им бежать (они могли устроить побег только двум заключенным).
Вийо и Деларю отказались, опасаясь, что из-за этого побега положение их товарищей ухудшится.
Имена же двух самоотверженных женщин остались неизвестны, ибо назвать их в то время означало выдать этих ангелов милосердия; в истории встречаются порой такие достойные сожаления факты, и она скорбит по этому поводу.
На следующий день заключенные прибыли в Блуа.
При входе в город внушительная толпа лодочников поджидала обоз в надежде разнести клетки и убить тех, кто в них находился.
Но капитан кавалерии, возглавлявший отряд (его звали Готье; история сохранила его имя, как и Дютертра), знаком показал заключенным, что им нечего бояться.
С помощью сорока солдат он оттеснил весь этот сброд.
Разъяренная чернь не просто кричала, а осыпала ссыльных проклятиями; ослепленные гневом, люди называли их злодеями, цареубийцами и захватчиками; отряд пробился сквозь толпу, и узников поместили в небольшую очень сырую церквушку, на каменном полу которой набросали немного соломы.
При входе в церковь образовалась давка, вследствие этого чернь смогла приблизиться к осужденным вплотную, и Пишегрю почувствовал, как кто-то сунул ему в руку записку.
Как только ссыльные остались одни, Пишегрю прочел послание; в нем говорилось следующее:
«Генерал, Вы можете покинуть тюрьму, где сейчас находитесь, сесть на коня и бежать под другим именем, с паспортом — все это зависит только от Вас. Если Вы согласны, то, прочитав записку, подойдите к солдатам, что Вас охраняют, и потрудитесь надеть на голову шляпу; это будет знаком Вашего согласия. В таком случае не спите и одетым ждите с полуночи до двух часов».
Пишегрю подошел к охране с непокрытой головой. Человек, который хотел его спасти, окинул его восхищенным взглядом и удалился.
XXXIV. ПОСАДКА НА КОРАБЛЬ
Приготовления к отъезду из Блуа настолько затянулись, что узники стали опасаться, как бы их не оставили там и во время их пребывания в городе тюремщики не нашли способ с ними расправиться. Они еще больше уверовали в это, когда генерал-адъютант, которого звали Колен, командовавший конвоем и подчинявшийся Дютертру, известный в стране как один из тех, кто устроил бойню 2 сентября, и его соратник по имени Гийе, чья репутация была не лучше, вошли в тюрьму около шести часов утра.
Эти люди казались очень возбужденными, бранились, как бы распаляя себя, и смотрели со злорадными улыбками на ссыльных.
И тут муниципального чиновника, сопровождавшего заключенных от самого Парижа, словно осенило. Он направился к пришедшим и остановился перед ними с решительным видом.
— Почему вы медлите с отъездом? — спросил он. — Все давно готово; толпа разрастается, а ваше поведение более чем подозрительно; я видел и слышал, как вы собирали людей и подстрекали их совершить насилие над заключенными. Я заявляю вам, что, если произойдет какой-нибудь несчастный случай, когда они выйдут из тюрьмы, я попрошу внести мои показания в протоколы муниципалитета, и он предъявит вам обвинение.
Два негодяя пробормотали извинения; вскоре подъехали повозки; появление заключенных сопровождалось такими же криками, проклятиями и оскорблениями, как и накануне; однако, несмотря на то что осужденным грозили кулаками и бросали в них камни, ни один из них не был задет или ранен.
В Амбуазе их поместили в столь тесную камеру, что они были лишены возможности вытянуться на соломе во весь рост; им пришлось или оставаться на ногах или только сидеть. Ссыльные надеялись, что смогут немного отдохнуть хотя бы в Туре, но они жестоко ошибались.
Городские власти Тура только что подверглись чистке и все еще были объяты ужасом.
Узников привели в местную тюрьму, где содержались каторжники, и посадили рядом с ними. Некоторые из ссыльных попросили перевести их в другое помещение.
— Вот ваши апартаменты, — заявил тюремный смотритель, показывая им тесную, сырую и зловонную камеру.
И тут каторжники проявили больше деликатности, нежели новые власти города. Один из них подошел к ссыльным и смиренно сказал:
— Господа, нам очень досадно видеть вас здесь; мы недостойны быть рядом с вами, но если в нашем жалком состоянии мы можем оказать вам какую-нибудь услугу, будьте добры принять ее. Камера, что вам отвели, самая холодная и сырая из всех; мы просим вас перейти в нашу: она и больше и суше.
Пишегрю поблагодарил несчастных от имени своих спутников и, пожав руку человеку, который произнес эти слова, сказал:
— Значит, теперь следует искать благородные сердца среди вас?
Ссыльные не ели больше тридцати часов, когда наконец каждому выдали фунт хлеба и бутылку вина. Этот день стал для них праздником.
На следующий день остановка была в Сент-Море. Генерал-лейтенант Дютертр нашел в этом городке подвижную колонну национальной гвардии, состоявшую из крестьян, и воспользовался этим, чтобы дать передышку своим солдатам, у которых от усталости подкашивались ноги. Он поручил этой колонне охранять ссыльных и возложил ответственность за них на городские власти (эти, к счастью, избежали чистки).
Славным крестьянам стало жаль несчастных узников; они принесли им хлеба и вина, так что те наконец смогли вдоволь поесть и утолить жажду. Кроме того, их охраняли уже не так строго; беспечность этих добрых людей, в большинстве своем вооруженных лишь кольями, была настолько велика, что заключенные могли ходить к дороге, откуда был виден лес, будто нарочно оказавшийся здесь, чтобы дать им приют в своей чаще.
Рамель предложил попытаться бежать; но все этому воспротивились: одни — потому что, по их мнению, это значило признать свою вину; другие — потому что побег причинил бы большой вред их охране и повлек бы за собой наказание тех, в ком они впервые встретили сочувствие к своему бедственному положению.
Настало утро; узники почти не спали, так как вся ночь прошла в спорах по этому поводу; им пришлось вернуться в свои железные клетки, вновь став добычей Дютертра.
Затем они проехали через густой лес, на который глядели вчера с таким вожделением. Здешние дороги были ужасны. Некоторым из ссыльных разрешили идти пешком в окружении четырех всадников. Раненые (Барбе-Марбуа, Бартелеми и дю Кудре), которые были очень слабы, не смогли воспользоваться этим разрешением. Они лежали на дне повозки и при каждом толчке ударялись о железные прутья клетки, причинявшие им такую боль, что, несмотря на свою выдержку, они не могли удержаться от жалобных криков. Лишь Бартелеми не издал ни одного стона.
В Шательро их посадили в смердящую камеру, и трое из них, войдя туда, потеряли сознание от удушья. Пишегрю толкнул дверь, которую уже собирались запереть, и, притянув к себе одного из солдат, швырнул его в глубь камеры, где тот чуть не потерял сознание. Охранник понял, что находиться в такой обстановке невозможно; дверь оставили открытой, поставив у порога часовых.
Барбе-Марбуа было очень плохо; дю Кудре, ухаживавший за ним, сидел на соломе рядом. Какой-то закованный в кандалы бедняга, в течение трех лет отбывавший наказание в соседнем карцере, добившись свидания с узниками, принес им свежей воды и предложил свою постель. Марбуа, пролежав на ней два часа, почувствовал себя несколько лучше.
— Проявляйте терпение, — сказал им этот человек, — в конце концов привыкаешь ко всему; поглядите на меня: уже три года я обитаю в такой же камере.
В Лузиньяне тюрьма были слишком мала, чтобы вместить шестнадцать заключенных. Лил проливной дождь, дул холодный северный ветер, но Дютертр, которого ничто не смущало, приказал хорошенько закрыть клетки, распрячь лошадей и оставить заключенных на площади.
Они находились там в течение часа, а затем мэр и командир национальной гвардии явились с просьбой поместить их на постоялом дворе под свою ответственность, и добились этого не без труда. Едва лишь узники устроились в трех комнатах под охраной часовых, стоявших у дверей и под окнами, как прибыл курьер и остановился в той же самой гостинице; некоторые из них, все еще не терявшие надежды на лучшее, решили, что гонец привез хорошие известия. Все сошлись во мнении, что его появление предвещает какое-то серьезное событие.
